Валерий СДОБНЯКОВ, Сергей ОВЧИННИКОВ.
НА ВЫСШЕМ УРОВНЕ ДУШОЙ ЗАНИМАЮТСЯ РЕЛИГИЯ И ЛИТЕРАТУРА

Беседа с врачом, писателем, редактором литературного альманаха «Тула» Сергеем Михайловичем Овчинниковым. (Нижний Новгород, журнал "Вертикаль. ХХI век", № 52, 2017 г.).

Валерий Сдобняков. Сергей, мы сейчас в благословенном месте – в толстовской Ясной Поляне. Спасибо, что пригласил нас сюда, теперь можно здесь многое посмотреть и о многом поговорить. В первую очередь о литературе, но и не только об этом. Ты уже лет 15 издаешь альманах, понимаю, почему у тебя такое желание созрело, потому что сам издаю вот уже 17 лет журнал, знаю насколько это непросто. Но у каждого свой путь. Поделись своими мыслями – как это произошло? Ведь со стороны обывателя можно подумать: ему что, деньги некуда девать?
Сергей Овчинников. Все это началось в 2001 году, время тогда для России было очень тяжелое. Если вспомнить, наша страна обрушилась в такую яму, что ранее и представить  казалось невозможным! Территориальные потери огромные, экономика почти полностью разрушена, несколько миллионов молодых и талантливых соотечественников уехало жить за границу, огромное количество людей словно корова языком слизнула. Одних только предпринимателей за год погибало до 50 000 человек! И в литературе дела были не лучше. В то время печататься в Туле поэтам и прозаикам было совершенно негде, это создавало чувство растерянности. И я подумал – если уж мы боролись за эту свободу, надо ею пользоваться в хороших делах, а не только разрушая старое. Одним словом, я решил издавать журнал. Сначала было страшновато, потому что в восьмидесятых за это могли посадить. Но всё обошлось, первый номер был тоненький, затем дело стало развиваться. О журнале узнали писатели Тулы, расширился круг литературных знакомых за пределами города. Понемногу вызрела концепция альманаха: печатать лучших тульских авторов и тех писателей страны, которые тем или иным образом связаны с Тулой. Например, Тимур Зульфикаров – он в то время часто приезжал сюда, жил по несколько месяцев каждый год в Ясной Поляне, мы много общались. Лев Александрович Аннинский, Валентин Яковлевич Курбатов – они в течение двадцати лет были ежегодными участниками писательских чтений в Ясной Поляне, приезжали сюда и вне чтений – выступали в университете, проводили свои творческие вечера.

В.С. Сам толчок к альманаху был тебе дан именно здесь, в Ясной Поляне?
С.О. Отчасти. Обидно жить на земле, где творили Л.Н. Толстой, Тургенев, Фет, Бунин, Вересаев и остаться без литературы. Это надо было исправить и, появившись, наш альманах стал создавать литературный процесс в Туле. Это ведь очень важно для писателя – знать, что тебя напечатают, если хорошо напишешь! Тяжело писать в стол, не получая никакого отзвука от своей работы. Сейчас в Туле несколько литературных журналов и альманахов, – «Ковчег», «Приокские зори», «Муза», «Среда», – тогда же наш был один несколько лет, во многом определяя литературный процесс в Туле. Мы встречались с авторами перед публикацией, затем на презентации, обсуждали наши произведения, просто могли посмотреть друг другу в глаза… Без журнала получалось, что никто друг друга не читал, не знал, никто никому не был нужен...

В.С. То есть главным не было напечататься самому? Ведь первые твои литературные записи датируются 80-ми годами? То есть ты мог сейчас сказать: я хотел высказаться! И в этом ничего плохого нет! Но ты стал объединять людей. Наверное, недаром именно в этот период в России возникло сразу несколько похожих изданий. Растерянность 90-х, по видимому, к 2000 году прошла, и такие журналы появились в Самаре, Нижнем Новгороде, Туле, ещё в нескольких городах. У многих появилось желание высказаться, осмыслить происходящее в стране. Журналы, которые оставались в Москве, меня тогда совершенно не удовлетворяли. Они почти не трогали тему православной публицистики, некоторые вопросы истории: высказаться было негде! Надо было самим браться за дело. Ты вот сказал о разных авторах, которые пришли к тебе в альманах. Расскажи подробнее, как это случилось, ведь в таких случаях происходит как бы сближение сердец, правда?
С.О. Многих авторов я пригласил сам. Одним из мотивов создания альманаха было утверждение истинной литературной иерархии. В годы перестройки в литературу пришло много людей, которые, в моем понимании, писателями не являются. Эти люди навешали на себя много регалий, вплоть до академических званий, но этот вал самоназванных писателей унижал нашу литературу, и мне хотелось своим изданием выстроить истинную иерархию, дав понять читателям – кто есть кто в современной тульской литературе. Во многом это удалось сделать. Многие авторы моих первых номеров сейчас на виду в тульской литературе. Иногда я ошибался, но отбор авторов – творческий, субъективный процесс, в котором случаются ошибки. Некоторые, хорошо начав, быстро сходят с дистанции. Только время может указать точно – кто чего стоит. Мне интересны те авторы, которые любят не себя в литературе, а литературу в себе. Недаром я стараюсь сократить послужной список из чинов, званий, которыми люди себя награждают. Многие на меня за это обижаются, но за писателя должен говорить его текст, а не длинный список чинов и званий. Еще одной важной функцией альманаха является сохранение нашего языка. Меня почти физически травмирует происходящее сейчас с языком: неоправданное засилье англицизмов, компьютерные термины, намеренное коверканье языка, матерные рэп-частушки вместо стихов в так называемых «баттлах», которые проходят сейчас чуть ли не в каждой школе. Это жуткое зрелище, покушение на саму суть русского языка, лингвистический терроризм! Наш альманах – небольшой камень в стене, которая не дает этому грязному валу чужеродных и мертвых слов захлестнуть прозрачный исток русской языковой культуры. Мне хочется видеть перед собой текст, состоящий из слов с родной, русской архитектоникой, с теми корнями, которые создают зрительный, тактильный, звуковой образ.

В.С. Я убежден, что язык это такая мистическая вещь – он самоочистится. Другое дело, что этого не происходит без нашего желания, но всегда существует внутреннее сопротивление, которое дает, на мой взгляд, прежде всего, русская классическая литература. Мы перечитываем русскую классику и я, например, просто задыхаюсь от красоты того русского языка. Я иногда нахожу в интернете Куприна, Бунина, слушаю и диву даюсь – как это красиво, объемно, живо. Вот скажи, ты начал писать в 80-е годы. Ты тогда где-то уже печатался, или это была внутренняя кухня, внутренняя потребность?
С.О. У меня, видимо, так голова устроена: чтобы лучше осознать мысли, которые рождаются в голове, мне их нужно записать. В это время они созревают, выстраиваются, делаются яснее для меня самого и поэтому я с юности записывал для себя какие-то мысли. Все это со временем вылилось в книжку, которую я назвал «Разговоры с собой». Понемногу стала писаться и проза… Никаких целей в литературе перед собой я не ставил. Просто мне нужно думать, писать, работать с текстом, чтобы чувствовать себя комфортно. Так я осознаю то, что с нами происходит. А если еще кто-то прочитает и это будет для него полезно – тем лучше.

В.С. Я-то убежден, что это приходит свыше. Все в жизни распределяется – столько должно быть поэтов, столько писателей, столько композиторов. Я думаю, что это дается как послушание свыше. Я рано начал печататься. С 1977 публиковался в наших газетах, в маленьких московских журналах как критик, рецензент. Первая книга вышла у меня в 1988 году. Но, в общем-то, всю жизнь я занимался другим, и у меня было чувство, что я занимаюсь не своим делом. У меня была своя фирма в Тюмени, хорошие заработки, но после 40 лет я все это бросил и вернулся в Нижний. Определился с литературой  и как-то спросил у одного священника: «Что же это такое? Были заработки, была должность, а жить не хотелось. Сейчас нет ничего, ходишь с протянутой рукой, но смысл жизни обретен». И он мне очень просто ответил: «Тебе было дано заниматься этим, а ты не хотел. Теперь начал делать то, для чего был послан, и всё стало на свое место».
С.О. Конечно, человек тоскует, когда уклоняется от своей судьбы. Судьба существует, раз её можно предсказать и почувствовать. Например, мой земляк, Игорь Тальков, свою судьбу чувствовал прекрасно. Он о своей смерти говорил заранее, что его убьют при большом стечении народа, но убийцу не найдут. Судьба Пушкина была предсказана немецкой гадалкой. Она сказала, что в 37 лет Пушкину нужно опасаться белого человека на белом коне. Мол, если в 37 лет он избежит смерти, то проживет ещё долго. Дантес, как известно, был блондином, у него имелся белый мундир и любимая белая лошадь. Если судьбу можно предсказать, значит, какая-то житийная канва у нас есть и меня всегда интересовал уровень свободы, который нам Господь предоставляет. Насколько мы свободны выбирать свой путь? Или мы, все же, неумолимо следуем предуготованному?

В.С. А вот, на моем примере хорошо видно: мы можем быть свободными, можем отречься от послушания, чувства вины, долга, от совести, чести. Но это будет твой выбор, и тогда уже ты за него ответишь. Не думаю, что Господь в этом случае тебя накажет – Бог есть любовь и если бы Он наказывал нас за все, то вокруг лежала бы выжженная земля. Наша свобода простирается до бесконечности, вплоть до того, что ты можешь уйти к другой силе, Господь тебя не остановит. Но литераторы обычно чутки к этим вопросам, наполнены ощущением Бога. Если уж мы заговорили на эту тему – когда ты почувствовал себя верующим человеком?
С.О. Пришел в церковь я внешне случайно. Болел очень и хотел попробовать ещё один способ найти выход из создавшегося положения. Был окрещен и тут же начались небольшие, но для меня поразительные откровения, которые показали мне, что Господь есть, все в мире не случайно, взаимосвязано, есть невидимый мир, который на нас очень сильно влияет…

В.С. Возвращаясь к теме свободы… Вот смотри, художник начинает создавать некую действительность – роман, повесть, рассказ, – выпускает в мир новые образы, которые начинают жить своей жизнью, меняя окружающую действительность. Поэтому в этом смысле можно сказать: литература – это свобода! Поэтому грозные античеловеческие силы всегда восстают в первую очередь против литературы – ее сжигают, уничтожают, потому что через свободное слово мы можем создавать новую действительность. Ведь только что при нас слово разрушило огромную мощную страну, СССР! Не захватчики разрушили, а слово – людям начали говорить то, что разрушило страну. Вы понимаете, какая сила!
С.О. Но, чтобы слово имело такую силу, нужно как-то по-особому жить, правда? Как Толстой, Есенин, Бунин, Ахматова, Мандельштам, Солженицын, Пастернак, Бродский, которые сами ломали свою жизнь через колено, или им ломали жизнь из-за написанных ими слов, которым гении пытались соответствовать. Не пописывали-почитывали, как многие из нас, не играли в слова, а писали кровью, как Есенин кровью написал свое последнее стихотворение. Литература – не игра. За нее мне, например, страшно было браться после мировых гениев, но, если я переставал заниматься словом, у меня появлялось отчетливое чувство, что жизнь идет под откос, проходит впустую. А если хоть немного думаешь, работаешь, пишешь, то чувствуешь внимание неба. Это непередаваемое чувство глубины мироздания, когда творчеством ты будто открываешь калитку в небо, становишься больше себя самого, твоя жизнь наполняется особым смыслом, светом, приобретая стройность и глубину. У меня было много жизненных ситуаций, когда я должен был погибнуть или потерять себя. Но всякий раз кто-то неуловимо меня удерживал от страшного, кому-то было интересно оставить меня на этом свете. Но ради чего оставить? Думаю, что ради литературы.

  В.С. Почему только ради литературы? Ты ведь ещё и медик, ты каждый день несешь людям помощь и спасение, врачуя телесные недуги.
  С.О. Я люблю медицину… Она дает мне право жить иногда, это здорово, когда ты своим трудом несешь людям освобождение от болезни. Но в медицине есть определенная ограниченность – она занимается телом. С душой пытаются работать медицинские психологи, психиатры, но и у них весьма утилитарный подход ко всему этому. На высшем уровне душой человеческой занимаются религия и литература.

В.С. Твоя судьба связана с Ясной Поляной. Ты ощущаешь влияние на свою судьбу Льва Николаевича Толстого?
С.О. Конечно. Я вырос в семье, где не было принято говорить о сложных, духовных вещах. Меня кормили, собирали в школу, отправляли к бабушке в деревню, но когда в подростковом возрасте у меня возникли сложные вопросы по самым общим темам, ответы на них я почерпнул в письмах Чехова, дневниках Толстого, ранних рассказах Горького. В духовном плане я воспитан этими людьми. После были ещё Бунин, Булгаков, Набоков, Паустовский, но начинал я именно с Толстого и Чехова. Поэтому Толстой для меня – совершенно родной человек. Кроме того, Ясная Поляна – само по себе особое место. За ее пределами мы можем ловчить, суетиться, заниматься какими-то меркантильными вещами, но здесь этого делать нельзя, не получается, тут будто открыта калитка в вечность и люди рядом с ней непроизвольно становятся крупнее, талантливее, глубже себя прежнего. Тут воздух такой и земля такая.

В.С. Эта обстановка заставляет иначе думать, иначе ощущать свою судьбу?
С.О. Обстановка, энергетика. Мне кажется, есть у этого места невидимая энергия, которая облучает нас и делает другими.

В.С. У могилы Льва Николаевича Толстого часто бываешь?
С.О. Несколько раз в год. Здесь, в Кочаках, есть еще несколько дорогих толстовских могил. Я люблю гулять в Ясной Поляне, бываю едва ли не каждую неделю, здесь хорошо зимой и летом, при солнце и в слякоть, когда тебе грустно или весело. Чтобы помолчать, подумать о самом главном, хорошо иногда подойти к могиле гения.

Ясная Поляна. 9 сентября 2017