Валерий Сдобняков. ЗА ТАЙНОЙ ГРАНЬЮ
(январь, 2018) 

Журнал «Вертикаль. ХХI век» № 61, 2019 г.

Валерий Сдобняков. Фото Сергея Шестака.

Сдобняков Валерий Викторович. Родился в 1957 г. в Красноярском крае. Создатель и главный редактор журнала «Вертикаль. ХХI век». Секретарь Союза писателей России. Председатель Нижегородской областной организации Союза писателей России. Лауреат многих всероссийских и международных литературных премий. Награждён государственной наградой – «Медалью Пушкина», а также Почётной грамотой Нижегородской области и Почётным знаком главы города Нижнего Новгорода. Автор тридцати книг прозы, публицистики, критики. Живёт в Нижнем Новгороде.


ТЛЕНИЕ НЕ НАСЛЕДУЕТ НЕТЛЕНИЯ
2018 год


2 января 
Прочитал книгу «Возвращение к истокам». Есть у меня к ней довольно серьёзные редакторские претензии (повторы, угловатые переходы от одной темы к другой, тяжеловесность и некоторая занудность в изложении, использование профессиональной терминологии, когда о прочувствованном и пережитом при соприкосновении с картинами художника можно рассказать доступным «человеческим» языком), но это не помешало постичь характер творца, осознать пройденный Шиховым путь. Он, как и у всякого человека, связавшего свою жизнь с созданием нечто небывалого до него на земле, непрост, с испытаниями, искушениями и всего этого преодолением. В этом моём постижении главное достоинство книги-альбома Квачей. Я с ещё большим пониманием и уважением стал относиться к Киму.
Оказались в книге иллюстрации картин, которые хранятся у меня — подаренные К.И. Шиховым «Небесный свет» (2010 г.) и «Преддверье весны. Валаам» (2014 г.). Наталья Викторовна Квач со второй половины книги всё больше и больше говорит «о любви Шихова к отечественной природе, истории». Зная Кима Ивановича, мне кажется, это определение его отношения ко всему окружающему не совсем верно. Он человек не сентиментальный. Даже напротив — резковатый, категоричный. Но талант художника позволяет ему по-особенному видеть красоту — и обыденного, и исторического. А истинному таланту (чтобы раскрыться, воплотить в произведения искусства то, что затронуло твою душу, зародилось в ней образом-предчувствием, образом-ощущением) нужен твёрдый и целеустремлённый характер. Что и демонстрирует Ким в свои почтенные (по обывательским меркам) годы.
Я думаю, он ещё успеет кое-что создать. И немало.
В своих пейзажных картинах Ким зачастую изображает (отображает) те места, что и мне знакомы — от Заветлужья и Болдина до Кижей и Белого моря. Это меня каким-то неопределённым неведомым чувством роднит с его живописью. И ведь Кирилло-Белозерский монастырь мною исхожен до каждого заветного уголка, и там было нечто особенное пережито, как и в Сарове, Городце, Ростове Великом, Валааме… А вот на Соловках так пока и не довелось побывать. Господь туда дорогу пока не выстроил, не определил.

3 января 
Слушал в интернете рассказы И.А. Бунина. Уже не первый вечер это делаю, но сегодня захотелось найти что-то из произведений Юрия Казакова — с высочайшим пиететом относившегося к прозе Ивана Алексеевича, говорившего о жизни и творчестве писателя в Париже в 1967 году с тогда ещё живым Борисом Зайцевым.
Сеть выдала много интересных ссылок, но я первым делом выбрал документальные фильмы о судьбе Юрия Павловича — и счастливой, и мучительной одновременно.
Но, наверное, стоит немного повспоминать о том, как в мою жизнь вошла проза этого замечательного русского писателя. В начале 80-х годов прошлого века на занятиях в Доме учёных литературного объединения «Воложка» о рассказах Казакова довольно часто вспоминал Валентин Арсеньевич Николаев. Он старался привить нам вкус к слову, к классической русской литературе, чтобы мы поняли, насколько сложен, ответственен и большей частью неблагодарен писательский труд.
— Если можете, то бросайте этим заниматься сейчас. Дальше будет сложнее… Литература — дело жестокое, безжалостное. Писательство сломало много судеб.
Но мы, конечно же, писать не бросили и, вернее всего, Валентину Арсеньевичу не поверили. Да и не могли тогда понять всего откровения, высказанного В.А. Николаевым. Слишком разный жизненный опыт был за нашими плечами. У него — первые книжки, публикации в столичных журналах, литинститут. У нас… Да какие писатели мы тогда были? Так, пробы пера. Но именно под впечатлением от размышлений руководителя «Воложки» я впервые прочитал роман-газету с «Северным дневником» Юрия Казакова и полюбил прозу этого удивительного писателя навсегда.
Тексты Казакова не были легки для моего восприятия, их, что называется, «не проглотишь», но они воспроизводили, создавали незнакомую для меня жизнь в полноте достаточной, чтобы её почувствовать, испытать, окунуться в неё, самому существовать в ней. И воспроизведена она была потрясающе красивым языком — изящным, многоцветным, ароматным.
Однако Николаев не забывал своих предупреждений и как-то посоветовал нам прочитать статью Казакова «О мужестве писателя». Эти литературные заметки задержались в моей памяти только для того, чтобы намного позже осознать их глубину и горькую правду. Сейчас у меня этого текста нет под рукой, но я помню, что в конце его Юрий Павлович как-то «смазал» не совсем к месту появившейся риторикой. В общем, надо бы найти эти заметки и перечитать. По объёму они небольшие, но написаны, как ещё совсем недавно говаривали, кровью.
Надо признаться, прошло ещё несколько лет, прежде чем я прочитал главные произведения писателя — его рассказы второй половины 50-х — первой половины 60-х годов ХХ века и два поздних рассказа «Свечечка» (1973 г.) и «Во сне ты горько плакал» (1977 г.). В сборник с этими рассказами (в конце его) я и вклеил вырезку из «Литературной газеты» от 8 декабря 1982 года с некрологом на кончину Ю.П. Казакова и прощальным словом «Памяти друга» Георгия Семёнова: «Перо не слушается, сердце не верит и не поверит никогда, что умер Юрий Казаков… смерть его кажется чудовищной неправдой. Он очень трудно и медленно писал в последние годы, но каждая строка его рассказов, оставленных нам, наполнена пронзительным предчувствием выстраданного и пропитанного слезами счастья... Это один из тех писателей, которые входят в литературу навсегда и никогда не умирают».
В 1986 году в издательстве «Современник» вышла книга Казакова «Две ночи: Проза. Заметки. Наброски», куда вошло кое-что (совсем немного) из дневников и записных книжек писателя, его наброски, а в основном тексты, опубликованные ранее в журналах, предисловия к книгам и прочее. Конечно, я её сразу купил. Тираж 200 тыс. экземпляров. А так как уезжал в командировку в Вельск (летели через Архангельск, а уже оттуда на поезде до этого городишки), то взял книгу с собой.
Архангельск встретил холодом, замёрзшей Двиной, пронизывающим ветром. Было нас из управления «Горьклесурс» трое; немного побыв на набережной, мы ушли в ресторан (кажется, он назывался «Север») и до поезда просидели там, так и не посмотрев город.
Городок Вельск оказался жутким захолустьем. Делать в нём, кроме как участвовать в совещании, было нечего, и тогда вечером я приступил к чтению. Правда, урывочному, несосредоточенному. Но и такого оказалось достаточно, чтобы для меня открылся другой Казаков — путешествующий, читающий, размышляющий о литературном труде, делающий зачины для будущих, но так и ненаписанных рассказов. Особняком в книге выделялся большой очерк «Мальчик из Снежной Ямы» о Тыко Вылко — «Президенте Новой Земли», художнике, сказителе, поэте.
Выбирались мы из Вельска другой дорогой — поездом сначала до Ярославля, затем, пересев, до Горького. Вот в этот-то последний переезд и оказался я в купе с двумя молодыми ребятами, которых заинтересовала дочитываемая мною книга «Две ночи». Пришлось им рассказать о писателе, о его произведениях, о местах, где он побывал и где побывал я.
— Как вы много прочитали и много где побывали, — искренне удивились пареньки.
Не скрою, их удивление мне тогда польстило. Это теперь, когда с того времени прошло более чем тридцать лет, я понимаю — и прочитано мною к тому времени было не так уж много, и главные путешествия, открывающие нечто совершенно новое и важное для меня, были ещё впереди. Но именно книга Юрия Казакова сблизила тогда нас — трёх случайных попутчиков. Книга его душевных странствий под названием «Две ночи», которую я читал на протяжении двух ночей странствия от Вельска до Нижнего Новгорода.
Теперь вернусь к собственно просмотренным мною фильмам. В первом «Трали-вали Юрия Казакова» о судьбе и творчестве писателя рассуждали Алексей Варламов, Павел Басинский, Василий Аксёнов, Евгений Попов, Тамара Жирмунская (это всё коллеги по цеху), прочитал стихотворение, посвящённое Юрию Павловичу, Евгений Евтушенко, рассказывал о том, как создавался художественный фильм о Казакове («Послушай, не идёт ли дождь», в роли писателя Алексей Петренко) в середине 90-х годов режиссёр Аркадий Кордон (сценарий написан по рассказам «Свечечка» и «Во сне ты горько плакал»). Как бы несколько отдельной темой идут воспоминания вдовы Юрия Казакова Тамары Судник, отрывки из беседы Юрия Павловича с Борисом Константиновичем Зайцевым в Париже о И.А. Бунине (магнитофонная запись).
Но и это всё как бы подкрепляло главную мысль, высказываемую писателями, что Казаков слишком мало написал (хотя, что написал — это создано гением).
Слушал я всё это, и во мне невольно зарождалось два противоположных чувства: первое — благодарности, что вспоминавшие писателя не акцентируют тему его пьянства, алкоголизма; второе — несогласия с количественной оценкой написанного Казаковым.
Первое я выделил именно потому, что, открывая памятную доску на доме, в котором жил писатель в Лопшеньге, а затем, проводя встречи с жителями этой приморской деревни в местном Доме культуры, писатели из нашей делегации (лично знавшие Казакова, встречавшиеся с ним — Владимир Личутин, Юрий Пахомов, Владимир Смирнов, Николай Старченко, Юрий Немченко) как-то уж очень подчёркивали эту зависимость Юрия Павловича, болезнь, мешавшую ему и жить, и творить, и, в конце концов, отнявшую у него жизнь. Хотя — стоит ли об этом вспоминать, когда уже всё свершилось и остались только книги (даже дом его в Абрамцеве вместе с библиотекой, рукописями, дневниками и черновиками сгорел). О них, и только о них в первую очередь стоит говорить, вспоминая писателя.
Вот вокруг рассказов и шёл разговор в фильме «Трали-вали Юрия Казакова». Тут Варламов с Басинским как-то уж очень акцентировано говорили о малом количестве написанного героем фильма.
Если сравнить количество с написанным ими — да, мало. А если сравнивать с изданиями Петра Дмитриевича Боборыкина, Евгения Николаевича Чирикова — то и вообще малость. Я уже не беру в пример современных создателей любовных романов, детективов — тут совсем несравнимые количественные величины. Только разве этим измеряется значимость литературного труда? Ведь можно и один гениальный рассказ написать, и остаться в памяти благодарных потомков навсегда. Конечно, хочется нам, чтобы и Пушкин, и Лермонтов, и Есенин написали больше. Да и Достоевский до конца не высказался. Но неведомы нам пути, определённые Богом. И видимо, нам следует довольствоваться тем, что есть, быть благодарными тому, что имеем. Да ведь и не сказать, чтобы уж совсем мало написал «житель Абрамцева».
Кроме рассказов, упоминалась в разговоре трилогия казахского писателя Абдижамила Нурпеисова «Кровь и песок» (в Википедии она названа «Кровь и пот» — не знаю, как всё-таки будет правильно), которую перевёл Казаков, тем самым сделав имя писателю (романы были удостоены Государственной премии СССР). Да, эта работа совершена для заработка, но и высокое качество её несомненно.
И уж совсем не упоминался «Северный дневник», что, на мой взгляд, несправедливо. Пусть не всё из этих очерков, но многое осталось и останется (несомненно) в русской литературе. Нет никаких поводов эту удивительную книгу вычёркивать из списка творческих достижений Юрия Казакова. Были и публикации путевых заметок, статей и прочего, что сопутствует основной писательской работе, а в итоге образует его мир, придаёт ему всесторонность, цельность.
Второй фильм — «Спрятанный свет слова» (подготовленный к показу телеканалом «Культура», 2013 г.) включает в себя основу предыдущего фильма с добавлением высказываний некоего литературоведа Вячеслава Мешкова и писателя Андрея Битова. Понятно, что последний не мог обойтись без каких-то оценок советского времени, выпадов против него. Вдруг заговорил, что Казакова не печатали (десятки книг и миллионный тираж «Роман-газеты», как я понимаю, не в счёт), привычно сводя все свои размышления к мести прошлой стране (СССР) и доперестроечной власти.
Тут и высказывания вдовы, что не вошли в первый фильм, пригодились: «Он не боролся, а противостоял времени своим образом жизни, мыслями».
Господи, да любой творческий человек во все времена находится в подобном состоянии относительно окружающего его мира, со всеми обывательскими пристрастиями, ценностями — неужели это непонятно!
Но одно из высказываний Андрея Битова меня тронуло, и я записал его дословно: «Конечно, он был верующий человек. Неверующий не может хорошо написать. Может быть, он веровал в слово, а слово дело Божие. Не соврать в слове — это и есть такая вера. А у Юрия Павловича совесть присутствовала в каждом слове».

4 января
Домой приходил Андрей Альпидовский. Новый писательский блог в интернете, который я задумал и начал уже заполнять (с помощью Андрея Дмитриевича) с сегодняшнего дня полностью перешёл под моё управление. Думаю, это чрезвычайно важный шаг «разговора с читателями». Со временем многие свои материалы (заметки, статьи, беседы, рецензии и, конечно, книгу «Искры потухающих костров») размещу на этом ресурсе — полностью независимом от кого бы то ни было.
Название блога: «Союз писателей России. Нижегородская областная организация».

6 января
Давненько мне была подарена книга Всеволода Соловьёва «Великий розенкрейцер» (в конце ХIХ века она вышла в С.-Петербурге в серии «Историческая библиотека альманаха «Русская старина», а в 1992 году переиздана в Москве «Профиздатом» и Товариществом «Возрождение», в редакционную коллегию которого входили Юрий Бондарев, Пётр Проскурин, Валентин Пикуль, Владимир Солоухин и др.), а прочитать её решил только сейчас. Да и книга-то попала в руки будто случайно — искал в шкафу иное, а наткнулся на неё, и взял с мыслью: «Знать, пришло время прочесть».
И простое, и непростое это произведение одновременно. Но интереснейшее — философско-масонско-богословский роман, где есть две основных сюжетных линии (тайна эзотерических знаний носителя знака Креста и Розы князя Юрия Захарьева-Овинова и служение обыкновенного деревенского священника Николая, призванного в столицу в дом отца князя).Есть и третья (довольно большая по объёму), повествующая о жизни в Страсбурге графа Калиостро (он же Джузеппе Бальзамо), но этот кусок в романе наиболее неинтересен и в художественном плане уязвим. Слишком много явных фантастических придумок, а ведь произведение как бы  отражает реальную жизнь того (восемнадцатый век) времени.
Кстати, уж сразу как о неудаче скажу и о некоторых моментах (особенно в окончании романа), связанных с образом «святого из простецов» отца Николая, где он и жизнь помещика Метлина восстанавливает (помогает вернуть неправдой отнятое его имение, устраивает жизнь семьи), и беса из его дочери Катюши изгоняет, и своей праведной любовью преодолевает гордыню и неприязнь собственной супруги Настасьи Селиверстовны, чем и её душу спасает — поначалу грубой деревенской бабы. Всё это уже слащаво, святочно, многажды раз использовано в русской литературе, хотя (трудно спорить) чтение такое умилительно и как бы духовно укрепляюще.
Но когда я называл чтение этого романа интереснейшим, я имел ввиду два места в книге, вызвавших у меня несомненный интерес: знакомство и его первые помощи духовно страждущим отца Николая (эпизод со странствующей пешком по богомольным местам купчихой, носящей на руках болящего своего сына Николушку, уродца шестнадцати лет) и речь князя Захарьева-Овинова в полуразрушенном тайном замке Небельштейна в Германии во время его избрания главой розенкрейцеров. Тут в этих эпизодах раскрываются (захватывающе интересно, неравнодушно) два главных стремления в человеческой жизни — поиск силы и счастья через обретение силы над материальным и духовным. (По сути, в вульгарно упрощённом виде в ХХ веке это отразится в споре «физиков» с «лириками»).
И та и другая силы — бесконечны (через познания и опыт), дающие великую силу управлять человечеством. Но материальная лишена главного — тепла, любви, Бога. И потому не может привести к полному освобождению, счастью.
Вот как на эту тему размышляет князь в романе Соловьёва:
«Пройдёт немного лет, и мы будем присутствовать при страшных, кровавых событиях, которые окажутся кризисом в болезни человечества. Человечество оправится после этого страшного кризиса, и начнётся для него новая эра… Знания человеческие станут возрастать с необычайной быстротою… То, что считается теперь безумной сказкой, станет для всех привычной действительностью… Но… человечество, в какой бы высокой области познаний ни оказалось, этим самым не достигнет ещё счастья… А между тем ведь понятие о счастье существует, оно не звук пустой. Существо человеческое способно к счастью и, достигая его, возвышает и развивает свою душу более, чем знанием, более, чем силой и могуществом. …Мы теперь должны, наконец, убедиться… что познания не дают его, значит, даёт его нечто иное».
Однако, если открытия князя Юрия вызывают в нём самом разочарование, то отец Николай совсем иначе переживает своё открытие:
«— Ах ты счастливая!.. Да и сын твой счастливый, дай мне его… дай!
И он взял дрожащими руками у матери это уродливое создание, бессмысленно на неё глядевшее, и с несказанной нежностью стал осенять его крестным знамением, целовал его, целовал его в страшное лицо, целовал его руки и ноги.
— Батюшка, что же ты меня-то не благословишь на моё хождение?
— Чего мне тебя благословлять, мать! Бог тебя благословил, сам Бог, слышишь, благословил тебя! Милости Его над тобою и над твоим сыном!»
Перечитал эти отрывки ещё раз и убедился — эти рассуждения не потеряли своей актуальности и о многом заставляют задуматься.

8 января 
Моя Наташа рассказала о случае в Городце, когда двух мальчишек, нарвавших по пучку дикой конопли в овраге у старицы Волги, задержала милиция, и теперь ребятам грозит суд и даже какое-то серьёзное наказание. (Добавлю от себя — это при том, что в городке, впрочем, как и по всей России, всякой дурью торгуют чуть ли не в открытую, но этих «предпринимателей» почему-то арестовывают крайне редко и с каким-то уж совсем титаническим трудом). Наташа мальчишкам сочувствует, но…
— Ведь они нарвали коноплю, а значит «нет дыма без огня».
— Да сколько угодно, — возразил я и рассказал свои истории задержания доблестной милицией.
Первый раз меня схватили, как великого злодея, недалеко от площади Революции. Было мне лет десять. Занимался я тогда на детской железной дороге. И вот, идя по путям от озера Цыганка в сторону Московского вокзала, нашёл металлический кружок — знак, который прикрепляется к последнему вагону состава. Поднял его, очистил (он был прикрыт грязью) и понёс куда-то, уже сам не помню, куда, но с благими намерениями передать нужную вещь по назначению. Недалеко от вокзала предложил взять знак машинисту тепловоза (он с любопытством смотрел из кабины, с высоты на двух мальчишек), но тот отказался. Тогда под воротами почтамта мы пролезли на улицу, и тут меня схватил какой-то негодяй, отвёл в железнодорожное милицейское отделение, которое находилось совсем рядом. Сдал туда. Далее меня препроводили к тётке, занимающейся несовершеннолетними. И вот эта тётка из ерунды раздула грандиозное дело. Я ей рассказал всё, как было. Она не поверила. Я, как честный человек, дожидался в коридоре, пока она была на совещании, не убежал (хотя мог, но зачем, ведь я был прав и хотел совершить доброе дело).
После продолжилось выяснение, звонки на работу матери и отцу (а они при должностях). Помню, что были предпраздничные дни (1 мая или 7 ноября), люди готовились отдыхать. За мной пришла мама. И ей пришлось что-то выслушать, но она вела себя достойно, попыталась обратиться к разуму «доблестной милиционерши», поверив моему рассказу…
В общем, подвёл я своих родителей. Таково было первое моё знакомство с органами внутренних дел, но не последнее. Потом меня забирали в милицию за то, что, идя со стадиона «Локомотив» (зимой там заливался грандиозный каток — свет прожекторов, музыка, буфет с горячим кофе и выпечкой), зашёл в буфет Московского вокзала купить коржик; на Ярмарке — за то, что в брюки был заправлен солдатский ремень, и так далее и тому подобное.
Из этого детско-юношеского опыта я усвоил лишь одно — в мире много негодяев, злых подонков, которые (либо для того, чтобы выслужиться, улучшить показатели своей работы, либо, чтобы попользоваться служебной властью над другими и от этого получить удовольствие) ещё много впереди принесут мне горя. И надо сказать, я в своих прогнозах не ошибся.
— Поэтому, Натуля, не верь всему тому, что тебе говорят про других людей. Прежде постарайся увидеть то, что не сразу бросается в глаза за внешним проявлением случившегося.

8 января 
Уже не первый год по зимам живёт где-то вверху нашего оконного блока синичка. Видимо, когда заменяли конструкцию и заполняли пустоты пеной, некоторое малое пространство осталось свободным. Птичка (со стороны улицы, конечно) его расширила (в углу занесённого снегом подоконника была накрошена мелкая стружка от застывшей пены) и стала там зимами жить.
Всё это продолжается года три-четыре. Если синички живут меньше, то сейчас уже следующее поколение облюбовало наш оконный блок.
В одну зиму Ирина пичугу напугала, сильно постучала по карнизу, когда синичка что-то там заскребла в своём убежище. Птичка выпорхнула в щель у стены, и больше мы её не слышали. В этом году всё повторилось, но пугать птичку я не разрешил.
Как-то раз наблюдал за ней. Синичка подлетела к стене дома, вцепилась в неё коготками и тут встретилась со мной взглядом. Миг — и сорвавшись, она устроилась на голой ветке берёзы, что растёт под окном. Чтобы больше её не «смущать», я отвернулся от окна и вскоре услышал, как птичка шебуршится в своём гнёздышке, устраиваясь на ночлег.
И так мне хорошо от этого, так радостно.
Теперь, когда поздно вечером в своей комнате пишу, читаю или что-то выискиваю в интернете, занимаюсь электронной почтой, то часто слышу, как совсем рядом живёт крохотное существо. У него свои заботы — вдруг что-то зацарапает (словно во сне) крохотными коготками или еле слышно зашуршит пёрышками, удобнее укладываясь.
Время к полуночи, дома и за окном тихо. У меня над столом горит небольшая лампочка, на столе светит прямоугольник ноутбука, соединяющий пространство моей комнаты с необозримым мировым пространством. Но, это всё где-то там, далеко, неживое. А тут, рядом, крохотная птичья душа видит свои загадочные сны, и мне от осознания этого отчего-то светлее и радостнее жить, теплее на сердце, умилительнее.
Оказывается, чтобы испытать счастье, не обязательно ехать за тридевять земель, зарабатывать огромные деньги, получать немыслимые награды.
В час (или миг), когда невыносимо тяжело, спасением может оказаться крохотная птичья душа, что нашла себе убежище за тоненькой стеночкой возле тебя, у окна.