Валерий СДОБНЯКОВ. ПОВЕСТВОВАНИЕ О ЖИЗНИ ИЕРОСХИМОНАХА ИОАННА

 

ПОВЕСТВОВАНИЕ О ЖИЗНИ ИЕРОСХИМОНАХА ИОАННА, ПЕРВОНАЧАЛЬНИКА И ОСНОВАТЕЛЯ САРОВСКОЙ ПУСТЫНИ

 

 

В этом году исполнилось бы 90 лет русскому писателю Петру Васильевичу Еремееву. Он был одним из плеяды тех «незаметных» литераторов, что глубоко впитав в себя высокую культуру классической русской литературы, всю жизнь работали в наших глубинных городах, создавая поистине замечательные произведения, но при этом оставаясь известными довольно узкому кругу читателей, живших вместе с ними в посёлках, районных городках, самое большое областных центров.

Пётр Еремеев был замечательным стилистом, настоящим профессионалом, членом Союза писателей СССР, автором книг о Сибири и родном Арзамасе, где и прожил до скончания своего земного срока. Я провожал его в последний путь, у могилы говорил о завершении пути истинно русского писателя, которого Господь с радостью, как полностью и достойно исполнившего свой долг, позвал к Себе.

 До перестройки, году в 1982 (если не ошибаюсь), рассказы и повести Петра Еремеева выпустило в свет столичное издательство «Современник».

Одна из книг у Еремеева называлась «Ярем Господень». Я её читал, она мне настолько понравилась, что в итоге написал на неё рецензию, которую опубликовал. Но вряд ли бы о ней я сейчас вспомнил, если бы не особый случай.

Недавно по российскому телевидению прошёл сериал «Бомба». Я его не смотрел. К продукции наших кинематографистов, посвящённых русской истории, я отношусь с большим скептицизмом. Но в новостях один из создателей фильма заявил, что атомную бомбу создавали в бывшем монастыре, «основанном Сервфимом Саровским». Тогда-то я и подумал, что вдруг кто-то из кинематографистов задумается о подлинности своих знаний и найдёт время познакомиться с книгой русского писателя Перта Васильевича Еремеева.

 

Вот, казалось бы, давно следовало появиться в печати большой и глубокой статье о творчестве удивительного и во многом замечательного нижегородского прозаика Петра Васильевича Еремеева. Поводом тому служат и многие книги писателя, и широта его творческо-исторических интересов, и образный язык истинного художника слова... А вот нет такой статьи – и все тут. Хотя уже вне всяких сомнений имя его крепко встало в череду лучших писателей Нижегородчины за всю историю этого нелегкого творческого «промысла».

Что же тому помехой?

Я думаю, как раз то, что слишком обширен круг интересов писателя. И чтобы его как-то осмыслить, необходим большой и скрупулезный труд. Всякий ли решится на такое? Я вот тоже не решаюсь. Хотя о последней книге Петра Еремеева «Ярем Господень», изданной по благословению ныне почившего епископа Балахнинского, викария Нижегородской епархии Иерофея, умолчать не могу.

Изначально задачу перед собой автор поставил непростую — в художественной форме, определив ее как повествование, не только отразить жизнь основателя и первоначальника Саровской пустыни иеросхимонаха Иоанна, но и попытаться осмыслить духовную составляющую совершенного иноком подвига на фоне сложного исторического процесса, переживавшегося Россией.

Я повторюсь: «Ярем Господень» — не скудное по форме жизнеописание, основанное на дошедших до нас преданиях, а ответственное художественное исследование, где автор пытается «вжиться» в образ, пытается дышать с ним одним воздухом, вместе с ним ощущать запахи, испытывать боль, разочарование от предательства, страх. Удалось ли в полной мере задуманное? Давайте обратимся к книге и попробуем во всем разобраться. Право, как я уже говорил, труд того стоит.

Уже в первой главе, расставляя все основные художественно-исторические акценты, Петр Еремеев задает темп своему повествованию, довольно близкий к житийному, но все-таки таковым не являющийся. Ведь перед читателем проходят чередой картины первой любви Иваши (будущего инока), первой потери, первого «призыва к Богу». Доводятся до внимания читателя исторические реалии, справки, обширный и разносторонний этнографический материал. И становится ясно, что, в принципе не отходя от канонического жития будущего строителя Саровской обители, автор, тем не менее, подготавливает нас к восприятию его жизни еще и в чисто человеческом, «плотском», «житейском» плане. Для того ему и понадобился принцип художественного вымысла в этой работе.

Но чем дальше, тем больше автора увлекает краеведческо-исторический материал. На протяжении всей книги он интересен, ярок и в то же время будет точно работать на художественную разработку образа главного героя произведения, которого неминуемо должны ждать несправедливое заточение, поругание, смерть в узилище. И видно, что материал этот ему очень хорошо, подетально знаком, дорог, и Еремееву хочется поделиться своими знаниями с читателем.

И все это настолько органично вплетено в сюжетную линию, в действие повествования, что воспринимается как вполне естественное и даже необходимое дополнение к собственно главному замыслу — показу иноческого ПУТИ.

Да, мы видим древний Арзамас в крепостных стенах, с пыточной башней, с главными улицами, рыночной площадью, домом воеводы. Но все это не уводит нас от инока Иоанна, не разрушает нашей читательской гармоничной связи с ним, а, наоборот, погружает в его время, в его состояние, ощущения. И потому, когда после всего созерцательного, внешнего, после обзора древнего города с высоты колокольни, мы вместе с ним читаем слова Псалтыри «Сердце мое говорит от тебя: ищи лица Моего», то охватывающее чувство героя нам самим не менее близко и понятно.

Оно нам не безразлично, не чуждо, не произнесено во вне — но в нас.

Автору «Ярема Господня» эта слитность удается еще и потому, что он прекрасно владеет этнографически-бытовым материалом. Конечно, это несколько уводит читательское восприятие от аскетики (ведь главный герой, не будем этого забывать, — монах), но по-человечески, по правде жизни это более достоверно, чем «сухое» морализирование и высокомерно-отстраненное поучение.

Чего в этом ряду только стоит сцена, разыгравшаяся на Сенной площади Арзамаса, с выступлением «ученого» (дрессированного — как бы мы сейчас сказали) медведя или взгляд на окрестности с вершины высохшего дуба (первый поход в междуречье Сатиса и Сарова для пригляда будущего места уединения). Здесь все живо, все дышит. Ведь мы помним — наш монах молод. Ему всего лишь девятнадцать лет.

И все увиденное естественно впитывается его памятью, душевно и эмоционально тревожит. В этом заключается правда образа. Повторюсь, всему этому читательскому восприятию помогает правильно найденная автором повествовательная интонация, неспешный ее ритм и абсолютно подходящий к этому ритму язык своеобразный, выразительный, с некоторой стилизацией под старославянский. Он, язык, помогает нам видеть не «залакированную икону», а, в первую очередь, человека, его жизненный и духовный путь в обретении великого духа в Господе Иисусе Христе, что и есть несомненное и главное достоинство книги.

В подтверждение этих слов не могу себе отказать в удовольствии, чтобы не процитировать «Ярем Господень».

«В жаркую июльскую пору 1698 года под сильным конвоем драгун в Арзамас из Москвы привели восемьдесят два стрельца мятежного полка Ивана Чернова.

Скованные, измученные дальней дорогой, они еле волочили ноги. У иных не по возрасту поседели виски, перепотелые, черные от загара и пыли лица пугали своей худобой, стрелецкие кафтаны изорваны, на некоторых виднелись пропитанные кровью холсты. Были ли это следы пыток или боевых ран — ведали лишь сами несчастные.

Толпа горожан скорбно шепталась, а потом тревожно загудела, подступила к конвою, заглядывала в изнуренные лица стрелецкие — громко печаловалась русская душа. За что бы ни судили на Руси человека — не злорадствуют, а страдают свидетели площадного наказания или казни. И потому, в свою очередь, кланяются и просят прощения у всего православного мира обреченные на казнь».

Здесь посредством слова передано все — и историческая эпоха, и народный характер, и сама живописная картина действа, и физическая усталость стрельцов, и нравственная народная боль. Вот ведь вроде бы и изображена-то безликая толпа. Но талантом художника, неведомыми для нас путями Еремеев одновременно передает читателю и общее состояние людей, и индивидуальную их оценку, их боль, сопереживания.

Но вот действие переходит в покои архимандрита Павла, настоятеля Спасского монастыря. И как же виденное воспринимает инок Иоанн?

 «Покои архимандрита подивили Иоанна. Невольно вспомнилось, как просто жил игумен Афанасий. Он и рясу-то чаще носил из мужицкой холщовой крашенинки. А теперь вот в тех же покоях тяжелые резные стулья с цветной кожей на сиденьях и высоких спинках, большой стол с резными ножками, изразчатая печь отливала синевой диковинных птиц. Иконы в красном углу с ярким блеском золота на окладах, на столе два богатых, вызолоченных же шандала. И много книг в хороших переплетах. Тотчас подумалось, что бывший патриарший ризничий попривык к московскому злату-серебру и красоте в соборных храмах Кремля, в самой ризнице, да и покоях патриарха».

Здесь, еще не встретив будущего героя, мы уже видим его характер, властность, знатность.

Так много говорят читателю немногочисленные, но точно подмеченные и изображенные детали монастырского быта конца XVII-гo века.

Также умело и ненавязчиво, вплетая разные сюжетные линии в ткань повествования, автор рассказывает о происходящей, творящейся в это время истории России. Благо, крепко она связана с городом Арзамасом. Здесь и разинский бунт, и стрелецкий, и церковный раскол — все коснулось провинциального города. Все связывается воедино, все невидимо наполняет саму историю духовного становления инока, его отношение к миру и с миром.

А ведь мир тоже непрост и полон соблазнов. Одно торжище Макарьевское, куда отправился Иоанн за покупками для монастыря, чего стоит. Приехал на него игумен Арзамасского Введенского монастыря по делам хозяйственным, а испытал смущения всякие и от девичьих глаз, и от бурлацкой, душу жалобящей песни.

Большая часть книги посвящена вопросу возвращения Иоанном в лоно единой Церкви раскольников заволжских. Автор как бы документально воспроизводит возможно происходившие тогда споры, беседы, разговоры игумена с ушедшими в раскол. Приводит доводы, цитирует Евангелие и слова из книг святых отцов.

Все вдумчиво, серьезно и основательно. И такие сцены, такие беседы без большого, кропотливого труда самого пишущего, отразить и оживить в произведении невозможно. Здесь нужны знания. Здесь необходима позиция. Здесь должен быть собственный (и подчеркнем, немалый!) духовный опыт, за которым следует, которому верит, который выработал и выстрадал писатель.

Петр Васильевич Еремеев написал хорошую, потребовавшую много труда книгу, плотно легшую еще одним кирпичиком в фундамент русской культуры