СТИХИ СОВЕТСКИХ ПОЭТОВ, ПОСВЯЩЕННЫЕ СУЛЕЙМАНУ СТАЛЬСКОМУ. Подборку подготовил Мурад Саид.

 Валерий СДОБНЯКОВ. 
РУССКИЙ МИР ДИОНИСИО ГАРСИИ 

(Журнал «Вертикаль. ХХI век», № 42, 2014 г.)

Валерий Викторович Сдобняков. Фото Павла Кривцова.

Первое моё знакомство с Дионисио Гарсией состоялось заочно. Подписчик журнала «Вертикаль. ХХI век», доцент знаменитого Высшего технического училища имени Баумана , поэт Анатолий Строкин несколько раз говорил, что его добрый товарищ написал удивительную, интереснейшую книгу воспоминаний. И всё предлагал мне прислать  текст  для прочтения – вдруг можно будет из рукописи что-то опубликовать на страницах журнала. Наконец, воспоминания мне были присланы. С некоторым скепсисом в душе я приступил к их чтению… и уже не смог оторваться, пока не прочитал всю книгу до конца. На следующий день я написал автору восторженное письмо и сообщил, что будем готовить воспоминания «Жизнь испанца в России» к публикации в журнале. Так установилась между нами эпистолярная связь, нечто  подобное переписке.

Готовясь написать это вступительное слово к нашей беседе, я нашёл в редакционном архиве черновик одного из моих писем.

«Уважаемый Дионисий! (Тогда я ещё не знал, что правильно нужно произносить Дионисио). Только сейчас по не зависящим от меня причинам смог прочитать Ваше письмо. К сожалению, я не знал Вашего адреса и потому не смог выслать журналы с публикацией первой части воспоминаний. Сообщите, и я это сделаю немедленно. Ваши «Воспоминания» не только удивительный документ истории, но и замечательное произведение само по себе, написанное талантливым пером мастера. По роду своей деятельности мне приходится читать огромное количество рукописей. Но чтобы вот так, бросить всё и взахлёб читать присланный текст, со мной, до Ваших «Воспоминаний», ещё не случалось. Я размышлял – почему Ваш рассказ так захватывает, так заставляет не только сопереживать, но буквально полюбить главного героя. И понял – всё дело в неравнодушии. Воспоминания написаны удивительно добрым, любящим сердцем. Сердце их прочитавшего  обязательно откликнется на этот внутренний позыв. В наш век всеобщего отрицания, раздражения, даже злобы Вы напоминаете, что главная суть человека – в любви…»

После публикации «Воспоминаний» в журнале мы подготовили отдельное издание книги и представили её на  Московской международной книжной ярмарке, где она вызвала довольно большой интерес у читателей. И это опять меня удивило. Ведь не было никакой рекламы, да и издана книга была довольно скромно, но люди подходили, листали её, читали, спрашивали об авторе.

Именно когда вышла книга, мы и познакомились воочию с Гарсией. Невысокого роста, худощавого телосложения, но с крепким рукопожатием, он сразу произвёл впечатление человека решительного и бескомпромиссного. Только «южные» глаза лучились каким-то особенным внутренним светом. Я видел перед собой человека, с которым не хотелось расставаться. Потому мы и договорились записать дополнительно беседу. И через год, встретившись у метро «Баррикадная», мы прошли в Центральный дом литераторов, и там я задал Дионисио свои вопросы.         

Валерий Сдобняков. Дионисио, в воспоминаниях, которые были опубликованы в журнале «Вертикаль. ХХI век» есть такое ваше высказывание: «Я мог бы остаться жить во Франции, затем уже из СССР уехать в Мексику. Но я чувствовал, что этого делать не надо. И оказался прав. Потому что только в России я мог стать тем, кем стал – художником, переводчиком, философом…» С чем же может быть связано такое ваше ощущение?

Дионисио Гарсия. Это не ощущение, это мысль. Я прикинул, что бы было со мной, если бы я поехал в Мексику, как это сделали другие наши ребята, или в Англию… Нет-нет, Россию нельзя сравнить ни с чем. 

В.С. Я подумал тогда, когда впервые прочитал эту фразу, что вы просто находитесь под сильным влиянием русской литературы, философии, живописи, иконописи, и потому уже не мыслите свою жизнь вне её. Может быть, атмосфера русской культуры, русской мысли всякой творческой личности даёт возможность более полно раскрыться, более глубоко в самом себе открыть иной, духовный мир?

Д.Г. Да, да… Конечно.

В.С. Кто для вас был наиболее важным учителем в живописи, литературе, философии?

Д.Г. В России? По иконописи у меня два учителя. Один – Николай Владимирович Гусев. Он скопировал всю роспись Дионисия в Ферапонтовом монастыре. Теперь эти его работы выставлены в музеях. Но больше я учился у Адольфа Николаевича Овчинникова, очень известного иконописца. Я тоже ездил, копировал древние фрески, например, в Старой Ладоге, в храме двенадцатого века. Часть копий разошлась, но некоторые я до сих пор храню у себя на память. Был и в других местах, например, в Абхазии. Да где я только не был.

В.С. А литературное творчество, переводческая деятельность? Что вас к этому подтолкнуло? В ваших воспоминаниях об этом почти ничего не сказано.

Д.Г. Это упущение. Я переводил латиноамериканцев и испанцев – Маркеса, других авторов, пишущих на испанском языке. Например, Хуана Гуйтисолло. Это очень плодовитый писатель. В своё время он был моден. В России перевели пять его книг – романы и эссе, публицистика. Так вот в этих книгах есть и мои переводы. Мои переводы Маркеса печатались в журнале «Вокруг света». Например, «Девять дней на плоту в Карибском море». Это не выдуманное повествование. Писателю о случившемся рассказали те, кто остался жив после этой катастрофы. Сюжет новеллы таков – в Карибском море потерпел крушение небольшой кораблик. Одного  человека на спасательном плоту уносит течение, а его приятель никак не может доплыть до него и в итоге погибает. Такая трагедия. А спасшегося без пищи и воды девять дней носило течением по морю. Новелла большая, сто двадцать страниц, её печатали в трёх номерах журнала.

В.С. Вам заказали этот перевод, или по собственному желанию решили поработать над текстами Маркеса?

Д.Г. Заказали.

В.С. Значит, о ваших литературных способностях кому-то уже было известно?

 Д.Г. Один известный переводчик с английского, испанского и французского, Наталия Транберх, она дочь кинорежиссёра Транберха, однажды увидела мой перевод и написала мне письмо с предложением встретиться, познакомиться. Мы увиделись, и уже при встрече Наталья отметила: «Сразу видно, что переводит испанец. У вас в каждой фразе видно, что это подлинное знание языка, и потому ваши переводы замечательны, они подлинные». Переводить же я начал с подачи своего друга, к сожалению, уже ушедшего из жизни, Анатолия Голескула. Он тоже занимался переводами, только больше поэтическими. У меня есть большой том переводов, сделанных самыми известными русскими поэтами. И там, среди классиков, есть переводы Анатолия. Так вот он давал мне  просматривать свои переводы. Анатолий знал испанский, но я-то знал его лучше и потому часто вместо его фраз предлагал свои. И тогда Голескул как-то мне сказал – чего ты мне помогаешь, а сам не переводишь. Так он меня подтолкнул к этой работе. Первый мой перевод был опубликован в журнале «Иностранная литература». Я уже позабыл, что там было, но перевод  понравился, и мне стали в редакции заказывать эту работу. Со временем я переводил уже целые книги испаноязычных авторов. Например, "Танец" Хуана Гойтисоло,  "Последний рубеж" Фернандо Бенитес  (о жизни перуанских индейцев), "Город и псы" Марио Варгас Льоса ("псами" называли в Перу  солдат новобранцев). Последние двое – латиноамериканцы.

В.С. Тут получилась интересная культурологическая смесь, если только так можно выразиться. С одной стороны, человек досконально знает свой родной язык, с другой – с малолетства впитал в себя русский язык, русскую культуру, русское мировоззрение. Плюс ко всему обладающий несомненными дарованиями, как художник, мыслитель, скульптор, наделённый писательским талантом. Кстати, ваше увлечение философией – может быть, это идёт от попытки осознать именно ту сложность человеческого мировосприятия, которая сложилась в вашей личной судьбе? 

Д.Г. Нет, это увлечение у меня с юности. Я всегда любил мыслить, размышлять. Запоем читал книги выдающихся философов, сборники их высказываний по разным темам. А затем и сам стал что-то помечать в свои записные книжки. Всегда их носил с собой. Теперь их у меня много скопилось. Я этого и сейчас не бросаю, хотя уже написал и большие, серьёзные статьи. Теперь всё перенёс в компьютер.

В.С. Вы всю сознательную жизнь писали?

Д.Г. С юных лет. Со временем это вошло в необходимую привычку, стало профессией. Но первоначально я был всё-таки удивлён, что читатели хвалят мой русский язык.

В.С. Может быть, на вас ещё и среда повлияла. С кем из русских писателей вы были наиболее близки? 

Д.Г. Два моих друга – Валентин Распутин и Владимир Крупин. С Крупиным и ещё одним приятелем мы ездили на охоту и там у костра разговаривали. Изумительные были беседы. Потом Фаттей Яковлевич Шипунов, известный русский деятель. Он работал в институте биосферы и брал меня с собой в свою бригаду, которая ездила по стране и изучала состояние воды в реках и грунта. Очень сильный человек. Путешествуя с Шипуновым, и Крупин бывал с нами пару раз, я видел, как он старался поднять деревню, как за всё искренне переживал.

В.С. Тогда же в середине и ближе к концу восьмидесятых годов прошлого века очень остро, в общественном сознании, был поднят так называемый «русский вопрос». 

Д.Г. Шипунов, Крупин, Распутин смело заговорили об отравлении вод озера Байкал сбросами  целлюлозного комбината. А не так давно я дал Валентину Распутину почитать вышедшую у вас в издательстве «Вертикаль. ХХI век» книгу своих воспоминаний «Жизнь испанца в России», и он её похвалил, сказав: «Мало кто из русских сможет так написать». Книга ему очень понравилась. Мы с ним обсуждали разные места из неё. Валентин очень хороший человек. Знаменитый писатель, но когда с ним разговариваешь, то совершенно этого не ощущаешь, потому что в общении ты номер один, а он второй, и это на вес золота. Его мнение не властвует и не главенствует. Совершенно этого нет. Он ведёт себя просто, скромно. Во время нашей беседы всё время меня дополнительно о чём-то спрашивал и, не переставая, хвалил. Про таких людей говорят – у него приятная душа.

В.С. Подобные встречи многое дают не только в писательском, но в первую очередь в человеческом плане. 

Д.Г. Валентин Распутин высоко оценил книгу. Да она и самому мне нравится. Прохожу в комнате мимо, беру её в руки, начинаю читать с любого места и думаю словами Толстого, которые тот произнёс о себе: «Хорошо написал, старик». Это его дочь случайно подслушала в Ясной поляне, когда отец  в одиночестве читал роман «Войну и мир». 

В.С. Воспоминания писались долго?

Д.Г. Лет двадцать. Я же не по заказу их писал, это не было моим основным занятием, а для себя. Сначала делал небольшие записи. Потом понял, что получается нечто цельное, и начал составлять книгу. Собрался с силами и всё, что вспоминал, старался в ней изложить.

В.С. Я помню и свои впечатления от прочтения первых глав книги, когда вы прислали мне их по электронной почте. Как начал читать, так и не оторвался, пока не дошёл до конца. В ваших воспоминаниях через одну человеческую жизнь дан исторический портрет целой эпохи. И это очень важно. Тогда же я вам сразу и написал о своих впечатлениях.

Д.Г. Я помню это письмо. Оно меня очень обрадовало. Я его распечатал и прикрепил на стенку, показывал своим друзьям. Да оно и сейчас там. Автору всегда важно слышать искреннюю оценку своего труда. Тем более, если она такая доброжелательная.

В.С. Но ведь вы много времени в своей жизни посвятили резьбе по камню, вообще работе с камнем. Если помните, мы с вами как-то сидели на Тверской у памятника А.С. Пушкину, и вы показывали мне фронтон над подъездом одного из домов, который, ещё будучи молодым человеком, работающим на стройке, вырубили из гранитной глыбы. Камень треснул, но вы его склеили. И вот уже многие десятилетия эта работа украшает дом.

Д.Г.  Трещина была в самом блоке, из которого я вырубал эту деталь, в производстве называемую архитектурным обломом. Я показал её мастеру. Тот посоветовал – попытайся удержать. А если не удержишь, то склеим. Так всё и произошло. Зато теперь видно, что это мой камень.

В.С. Вам много пришлось рубить камня по Москве?

Д.Г. Много, и не только на улице Горького (так во времена моей молодости называлась Тверская) я вырубал украшения, но и на разных других домах. Например, на Центральном телеграфе над арками большие замковые камни. Один из них вырубал я. Когда идёшь мимо, то приятно смотреть на свою работу. Рубил я и бюсты. На Новодевичьем кладбище стоят мои генералы. Лепил бюсты по фотографиям мой друг скульптор Иконников, а я их вырубал в материале. Много сделал и скульптур. Если ты хороший резчик, то тебя все знают.  Скульптор вылепит в глине или пластилине, отольёт в гипсе, а уж потом я режу скульптуру в камне.  

В.С. А своё оригинальное, именно как скульптор, что-то создали?

Д.Г. Барельефы. Но их проще делать. А вот живописью много и охотно занимался.
 
В.С. И всё-таки вы считаете, что этим всем вашим талантам удалось развиться именно потому, что вы оказались на русской духовной почве?

Д.Г. Конечно.

В.С. В своих воспоминаниях вы много пишете о встречах со многими известными людьми – Ахмадулиной, Высоцким, Шукшиным, Глазуновым – круг ваших знакомств поразительно широк. Но как это стало возможно? Благодаря какой-то особой общественной, творческой атмосфере тех лет начала второй половины ХХ века? Вы можете сейчас вспомнить и оценить то время?

Д.Г. Я лично знал всех основных фигурантов, олицетворявших то время в поэзии – Евтушенко, Ахмадулину, Роберта Рождественского. Да, так получилось, что я со всеми был знаком. Даже как-то странно. Видимо, тут сыграло роль то, что я испанец. В то время всё-таки иностранных жителей в столице было немного. Видимо, и для этих ребят было любопытно со мной познакомиться, поговорить, узнать о жизни за пределами СССР. К тому же в то время разные посиделки были обычным делом – собирались у кого-то на квартире, пировали, разговаривали. Так постепенно эти люди стали не просто моими знакомыми, но друзьями. Правда, со временем жизнь нас развела – у каждого своя судьба. И потом, через много лет, когда случай нас снова сводил, то мы не всегда узнавали друг друга. Вы же читали в моей книге, как мы с Беллой, постаревшие, не сразу узнали друг друга. Тогда я ей сказал, что теперь у меня борода, и поэтому меня трудно узнать. На что Ахмадулина ответила: «Нет, дело не в этом. У меня бороды нет, но ты меня тоже не узнал».

В.С. В книге вы несколько бегом вспоминаете Василия Макаровича Шукшина.  Вы описываете только один эпизод встречи с ним, когда он ушёл в вашу квартиру с премьеры своего фильма «Печки-лавочки». Режиссёр так волновался, что просто не мог находиться в зале. У вас были с Шукшиным близкие, товарищеские отношения?

Д.Г. Конечно.  С Шукшиным меня познакомили Григорьевы, они привели его ко мне домой. Это тоже кинорежиссёры – Ранита и её муж Юрий. Василий Макарович мне понравился тем, что сразу, после нескольких слов приветствия, окинул взглядом мою квартиру, увидел книги, опустился на корточки и стал их перебирать. Книжная была душа. Очень приятный, искренний человек. Когда он сам что-то рассказывал, то можно было заслушаться, так это у него получалось живо, эмоционально.

В.С. Вы долго с ним были знакомы? 

Д.Г. Мы мало виделись. И он был очень занятым человеком, и я много работал.

В.С. А с Ильёй Глазуновым? В его книге «Россия распятая» он вспоминает буквально одной строчкой, что, приехав жить в столицу, он остановился у вас на квартире. 

Д.Г. С Ильёй мы подружились, и он жил у меня очень долго. Много общались и разговаривали. Когда собирались его друзья, он меня всегда звал. Глазунов ведь сначала бедствовал, а затем постепенно, постепенно стал богатеньким. Ему помог Сергей Михалков, устроил ему двухкомнатную квартиру. Помню, однажды мы случайно встретились. Времени с того момента, когда он уехал от меня, прошло много.  Но Глазунов обнял меня и сказал: «Я не забыл, старик, что ты для меня сделал, не забыл».

В.С. Добро помнится. А как прошло представление вашей книги «Жизнь испанца в России» в Испанском культурном центре?

Д.Г.  Очень хорошо.  Но мы ведь там довольно часто встречаемся, устраиваем праздники, например, тезоименитство нашего короля, день нашего приезда в СССР. На эти праздники уже приходят внуки и правнуки тех, кого когда-то приютила Россия. Приятно видеть своих детдомовцев, которых, к сожалению, становится всё меньше и меньше. Кто-то ушёл в мир иной, кто-то уехал в Испанию. 

В.С. В Испанию уехали, когда разрешили?

Д.Г. Нас приехало в СССР много – почти полторы тысячи ребятишек. Когда дали разрешение на выезд, основная часть уехала, и я помню время, когда нас всего оставалось здесь триста человек. Теперь и того меньше. Но есть и такие, которые не хотят отсюда уезжать, оставлять друзей, любят Русь.

В.С. Вам никогда не хотелось уехать из России?

Д.Г. Нет! Ни на минуту даже не думал об этом. Куда я без России, что вы.

В.С. В своём очерке о поездке в Испанию вы рассказали, как побывали в родных местах, встретились с близкими, но душа ваша томилась, рвалась назад. Вы пропитались уже другой жизнью, другим воздухом. Но почему же для многих других, ваших сверстников, Россия не стала такой же необходимой родиной?

Д.Г. Это зависит от характера человека. И от занятий, которым он посвятил свою жизнь. Я сильно врос в русскую культуру и своим творчеством, и дружбой со многими замечательными писателями, художниками. Я пропитан русской духовной основой.

В.С. Поэтому вы так жёстко ответили Мамардашвили на его высказывания по поводу русской истории и русского менталитета. Вы испанец, а он грузин, который тоже жил в России, стал учёным, получил известность. Но какая разность в оценках и восприятии окружающей жизни. Я не знаю, испытывал ли этот грузин столько тягот в своей жизни, сколько пришлось пережить и испытать вам, но вот он пишет тексты, пропитанные такой ненавистью к России, как к злейшему врагу, а вы в своей книге говорите о привязанности к ней, о любви к её истории и культуре. С чем всё это может быть связано – мне даже трудно объяснить. С характером человека?

Д.Г. С его примитивностью. Жаль, что я не виделся с Мамардашвили лично, но в интернете много его выступлений. И смотреть на него мне противно. 

В.С. Есть в ваших воспоминаниях эпизод, как после войны вы работали вместе с пленными немцами. В связи с этим мне интересно узнать – они ощущали себя виновными перед тем народом, которому доставили столько горя и страданий, бед и разрушений?

Д.Г. Об этом я их не спрашивал, но работали они очень хорошо, не ленились. Но в книге у меня есть эпизод, когда здоровый немец перфоратором сверлит дыры в гранитной глыбе. И я представляю, как он точно так же из пулемёта стрелял в наших солдат. А кормили их хорошо – будь здоров! Пленные ходили довольные, весёлые, почесывали животы. Когда они уезжали, их всех одели в шикарные костюмы.

В.С. Нам свойственно быстро забывать обиды. Но вот совсем недавно прочитал и изумился – оказывается, немцы за беды, причинённые во Второй мировой войне, покаялись перед всеми пострадавшими народами, кроме нас. И теперь всё больше и больше появляется в прессе материалов о зверствах советских солдат на их территории. 

Д.Г. Нет, ничего наши солдаты там не вытворяли. Да им просто никто и не позволил бы этого делать.  С пленными немцами я встречался в разных местах. Помню, мы, ребятишки в Орехово-Зуеве, смотрели, как они рыли канаву, и один из немцев здоровый, рослый, со злым лицом кидал на нас ненавидящие взгляды. Работающих охранял наш русский солдат с автоматом, в полушубке. Я у него спросил, почему немец так зло на нас смотрит. «Ничего, – ответил тот, – как раз мы его на днях в расход пустим». Я поинтересовался, почему именно его? И солдат объяснил, что идёт следствие, выясняется вина каждого пленного, чем он занимался, есть ли на нём кровь.

В.С. В 60-е годы прошлого века в тех компаниях, в которых бывали и вы, наверняка появлялись, так называемые диссиденты. Вы общались с ними, и какое у вас было отношение к ним? О тех временах сейчас много всяких разговоров, но истинных свидетельств происходящего, кому можно безоговорочно верить, почти нет.

Д.Г. Я никогда диссидентом не был, хотя с ними встречался. Я видел Синявского, Даниэля, многих других. Мы были близки с Лимоновым, вместе пировали у меня дома. Он умеет дружить от сердца.  Но я всегда любил страну, ставшую для меня не второй, а единственной родиной, и не представлял себя вне России. 

Москва, Центральный Дом литераторов
23 марта 2013 г.