Душица МИЛАНОВИЧ МАРИКА. МОЛНИЯ НЕ ПОРАЖАЕТ КРАПИВУ. Рассказ. Перевод с сербского Валерия Сдобнякова. Журнал «Вертикаль. ХХI век» № 90, 2024 г.

 

 

Душица Миланович Марика родилась в Сокобане. Окончила отделение сербской литературы и языка на филологическом факультете. Автор романа «Дукат и дикая полынь» и целого ряда книг, вышедших под псевдонимом Стевана Сремак. Обладатель многих литературных премий и наград. Член Ассоциации писателей Сербии и Ассоциации литературных переводчиков Сербии. Дважды ее рассказы публиковались в журнале «Вертикаль. ХХI век». Живет в Белграде.

 

МОЛНИЯ НЕ ПОРАЖАЕТ КРАПИВУ

Рассказ

 

Магда собирала крапиву возле дома и складывала её в фартук, концы которого, подняв вверх, привязала к поясу — так фартук больше походил на мешок. Она быстро и умело протягивала пальцы к молодым побегам, коротким движением отрывала самый кончик растения, не обращая внимания на ожог, которым крапива, защищаясь, наказывала девушку. Её руки слегка покалывало, она чувствовала, как кровь быстрее текла по пальцам, а жаркое тепло распространялось по ладоням. Это ощущение было приятным, но позже, промывая крапиву, она успокаивала покраснение родниковой водой.

Закончив работу, девушка сняла фартук, осторожно приподняв его за концы, завязала узлом, чтобы собранные листья крапивы не рассыпались. На обед она из них приготовит суп, от которого набухает кровь в жилах, проясняется разум, а то, что останется, поставит в тени под карниз, на северной стороне дома, где в течение года дуют ветры, особенно весной и осенью, чтобы высохнуть.

Она ушла, затем, как будто о чём-то задумавшись, вернулась. Магда, стараясь не вырвать с корнем, сорвала ещё один стебель. Именно такая веточка крапивы ей понадобилась для задуманного. Девушка была осторожна, поскольку считала вырванный из земли корень признаком неудачи. Она, держа стебель вертикально, не глубоко воткнула его в мягкую землю, затем быстро отошла прочь, высматривая, куда упадёт крапива. Стебель упал на восток. Снова. Да, этой весной крапива закручивается на восток.

Удовлетворённая увиденным, Магда отправилась в старый дом, куда, обнаружив его заброшенным, въехала в прошлом году. Это первый раз в жизни, когда у неё оказался собственный дом.

Отец бросил жену с дочерью, когда Магда была совсем ребёнком. Девушка вспомнила, как ещё крошкой, поражённая красотой ярких шарфов, которые продавала Майя, она тайно завернулась в них, и, улучив момент, выскользнув из дома, показалась окружающим. Её за шалость ругали, иногда били ивовой розгой. Как только осталась одна, Магда, словно одержимая, приближалась к гробу, в котором хранились эти сокровища, пока однажды мать, сорвав с неё новый платок, не оставила девочку обнажённой посреди деревни. Испуганная, вытирая слёзы ладонями, которыми закрывала лицо, Магда побежала к дому, но споткнувшись, всем телом упала прямо в крапиву.

Тогда Майя, движимая сожалением и раскаянием, подарила ей самый красивый шарф, который хранился у неё. Магда, не сказав ни слова, взяла подарок и больше не приближалась к гробу, хотя шуршание шёлка всё ещё соблазняло её.

Когда Магда увидела, что её вечерняя тень удлинилась до размера тени матери, она поняла, что повзрослела. Пришло время уйти из родительского дома.

У Майи появился новый муж, гораздо моложе её цыган Васа, продававший на ярмарках разноцветные бусы и всякие джинджувы. С самого начала, как только цыган поселился у них, он начал слишком тесно обнимать Магду и вовсе не по-отечески смотреть на неё.

Однажды, застав девочку одну в доме, он остановился у двери, обнял Магду, обдавая её лицо запахом бренди и горячим от похоти дыханием, попытался убрать её волосы и поцеловать в шею влажным ртом. Маленькие и злые глазки Васы стали ещё меньше, как щёлки, так, что девочке показалось, словно вокруг неё обвился удав.

 

Она убежала, скорее от отвращения, чем от страха, а от стыда ничего не сказав о случившемся матери.

На следующее утро Магда ушла из дома насовсем, взяв в узелок самый красивый шёлковый шарф из окованного железом гроба, который много лет лежал в комнате при взгляде на который у девочки мурашки бежали по коже, несмотря на роскошь, которую он скрывал под крышкой. На дно узелка положила прядь волос, перевязанную чёрной ниткой. Она осталась в её руке, когда задыхалась у двери.

О матери Магда не беспокоилась, та была ещё вполне молода и здорова, умна и искусна в женском цыганском ремесле. Чью бы ладонь она не брала в свои руки, в чью бы чашку не заглядывала, всех тех оставляла с пустыми карманами. И каждый муж у Майки был до тех пор, пока не появлялся более молодой и сговорчивый мужчина, умеющий зарабатывать деньги и легко их тратить, что она, склонная к удовольствиям, которые можно получить за деньги, особенно ценила.

По фигуре Майя миниатюрна, но трудно было на неё не обратить внимания из-за удивительно веснушчатого лица под пышными рыжими волосами. Глаза большие, чёрные и всегда улыбающиеся. Мать не была довольна своей внешностью, потому и оказалась падка на мужскую красоту.

Насколько Магда себя помнит, мать ни у кого не спрашивала мнения и ни к кому не прислушивалась. Она заботилась о своей дочери, ласкала её, но всегда держала на расстоянии. Чтобы ребенок, когда вырастет, не подставил ей подножку, не испортил её намерения. Поэтому Магда легко, без долгих раздумий ушла из дома, убеждённая, что и без неё Майя крепко затягивает свою нить темным кулаком.

Осень держалась долго, не допуская прихода зимы, и пока пригревало солнце, пусть даже бледными и не такими жаркими лучами, как летом, Магде жилось легко. Дороги чисты и открыты в любом направлении, куда бы она ни пошла.

Первую зиму девушка провела в соседней деревне. За жильё и еду она присматривала за детьми женщины, находившейся на тяжёлом сроке беременности — та  изредка вставала с постели и потому с благодарностью принимала помощь. Следующей зимой Магде повезло меньше. Странствуя из одной деревни в другую, она находила то тут, то там несколько временных приютов, но не было такого дома, чтобы остаться там до весны. Потому обрадовалась, наткнувшись на этот старый дом, с низкой крышей и потрескавшимися стенами. Строение давно оказалось заброшенным, вокруг него разрослась крапива. Дом построен на трёх границах, оттого точно определить, к какому селу он принадлежал, не представлялось возможным.

Девушка больше не боялась холода. С приходом осени каждое утро она шла в лес за дровами, натаскивала кучу веток и прутьев, иногда попадались даже маленькие брёвнышки, оставленные теми, кто вёз дрова в деревню, и складывала всё в подвал, чтобы не мёрзнуть зимой и не пришлось снова греться у чужих очагов.

Ниже дома протекал ручей, в который впадали три горных источника. А ещё Магда научилась у матери цыганскому ремеслу: ей достаточно было несколько дней походить по деревням, чтобы добыть всё необходимое.

 

Одиночество девушку не страшило. Окно на северной стороне она всегда оставляла слегка приоткрытым, чтобы в него задувало ночным ветром.

 

***

 

Ночь ранней осени была свежа. Мать пошла на ярмарку за холмом, а Магда, сославшись на головную боль, осталась дома. Она не любила ярмарок, на них её охватывала тревога при мысли о красочности представлений и множестве людей, собравшихся в одном месте с разными ожиданиями. Девочка боялась, что в таком случае Майя выдаст её замуж за чужого человека, того, кто предложит за молодую невесту украшенную белую лошадь и веревку дукатов. Это цена, установленная матерью. Магда непременно сбежала бы, рано или поздно, она не смогла бы жить с иностранцем, который купил её за лошадь. Майя, которая так много раз и легко выходила замуж, не могла этого понять, потому Магда старалась избежать этой неприятности, отложить её.

Она не могла спать. Ей казалось, что небо пахнет, и ветры разносят этот запах по всему миру, чтобы люди, по своей природе склонные ко всяким несчастьям, ещё больше сошли с ума.

Тогда-то Свирач и встретился ей впервые. Впереди него слышался громкий звук играющей гармошки, немного хриплый, словно исходивший из пересохшего горла, и игривый, словно игравший в воздухе, избегал узлов осенних ветров.

Магда вспомнила, как Майя зимними вечерами, держа её на коленях, рассказывала, что, пока несла её, то каждое утро на рассвете слушала неизвестную мелодию, но никогда не видела, кто её играл.

Магда, с тех пор, как беспокойство тела и мерцание души закончили её детство, часто чувствовала себя странно разделённой, как бы разорванной, отстранённой от себя так, что половина её оставалась при ней, а половина — на некотором расстоянии.

Она узнала его, как только он переступил порог.

О его приезде девушка знала уже давно потому, что крапива без корней в земле всегда склонялась к востоку. Поэтому когда он вошёл, застенчиво улыбаясь под выцветшей шляпой, косо спадавшей на его правое ухо, которое чуть меньше левого, Магда уже была готова к этой встрече.

 

Позже, перед рассветом, она спросила, откуда он пришёл и искал ли он её так долго, как она ждала.

«Из крапивы, — сказал он, и в глазах его играла улыбка. — И я искал столько, сколько ты ждёшь, пока я живу».

Он ушёл с рассветом, и кусты крапивы вокруг дома, разбухшие и разросшиеся за лето, утром были опалены её горем, как будто их сожгла за ночь никогда не ударявшая молния или зимний мороз, до которого было ещё далеко.

Утром мать привела Васу. По его коже цвета старого золота и по волосам, которые падали гривой со лба, ниспадая до плеч, по силе, которая набухала под его тесным пальто, можно было видеть, что она тоже выбрала этого мужа из-за его красоты.

Вместе с ним в комнату вошёл запах затхлого пота и алкоголя, угроза, которую Магда ощущала как тошноту глубоко под грудью.

 

***

 

С тех пор, как она ушла из дома, Магда никогда больше туда не возвращалась, лишь изредка расспрашивала, чтобы убедиться, что у мамы всё в порядке, и посылала ей угощения в одном из носовых платков из связок, завязанных узлом. Мать принимала подношения и тем же способом возвращала платок, чтобы дочь не осталась без единственной вещи, которую она забрала из дома.

Прошёл год, а Васа всё ещё жил с Майкой. И наступала вторая, и приближалась третья зима, когда до Магды дошли злые слухи, рассказанные по секрету.

О том, как Васа всё чаще по несколько дней отсутствовал дома, о Майке, которая до тех пор сменившая нескольких мужей без единого сожаления, теперь почему-то съела себя заживо из-за этого никчемнейшего человека. Однажды от тоски она тайно последовала за цыганом, и когда дорога вела через лес, поздно вечером, вдали от деревни, её перехватила тьма. До тех пор он казался неуклюжим, шёл по дороге, как обычно, время от времени потягивал из бутылки, которую нёс под мышкой, а потом вдруг оправился и, прежде чем она успела сообразить, ударил Майю бутылкой по голове.

Чтобы эта сука его больше не преследовала.

Увидев, как Майя упала, Васа утащил её под дорогу, забросал ветками и продолжил путь, куда намеревался.

Но когда через несколько дней он вернулся с намерением войти в собственный дом, жена встретила его у дверей, как ни в чем не бывало, без единого упрека приготовила обед.

Магда посетила три деревни, пока тщательно не проверила эти слухи.

Вернувшись, она нашла среди немногих вещей, которые забрала у матери, ненавистный моток волос Васы, который она затем, защищаясь от него, набила в кулак, а затем на всякий случай сложила в пучок, руководствуясь догадкой.

Ночь она провела среди зелёных стеблей, связанных с огнём, бормоча что-то, не доносившееся дальше крапивы. Зажгла сухие щепки от столетнего пня, подбросила молодые сырые ветки, а поверх всего положила моток волос, обмотанный чёрной ниткой, который тлел дольше всех и коптил резким, пряным запахом.

Юбка на Магде из грубого верхнего сукна неопределенного цвета, изнутри крест-накрест прошита синими нитками, взятыми из шелковых платков. Магда использовала её, чтобы ловить ветры, пересекавшиеся выше по дому, и просеивала их через синюю сеть, вылавливая, как рыбы, секреты, которые они собирали, странствуя по миру. Если бы она облекла это знание в слова и поддержала бы его силой огненного растения, она могла, если бы захотела, создать несотворимое.

Теперь ей этого хотелось.

В тот день она поймала Ветрушку, маленького скунса, который скручивает всё перед собой в вихрь и доставляет неприятности любому, кто неосторожно или намеренно войдёт в него, поэтому настойчиво продувала трещины пером из юбки и дыханием Ветрушки. Так что они сверкали до первого румянца востока. По одну и по другую сторону костра она положила по одному стеблю крапивы: один свежесобранный, другой сухой, прошлогодний. Ночь шла, зелень засыхала, а с сухой веточки капал свежий сок, так что, если её воткнуть в землю, она тут же зацветёт.

Утром Магда подложила своей собаке свежие угли, потушила угли водой, принесённой из самого дальнего родника, того, из которого в глубине леса берёт начало ручей, вошла в дом и мирно уснула. Она взяла одну из палочек и, прежде чем лечь, положила её себе под ноги. Во сне она почувствовала, как что-то тёплое течёт сквозь её ноги, как будто в неё внезапно влилась новая сила.

Она сделала то, что должна была сделать, и больше не спрашивала о Майе, не говоря уже о Васе. Но она смогла увидеть то, что уже знала.

 

Через несколько месяцев после той ночи, когда, жаждая мести, девушка излила свой гнев и тоску среди крапивы, она увидела Васу в деревне. Он вёл на поводке истощённого, голодного медведя и палкой заставлял его танцевать.

Не прошло и года, как он постарел на десять лет, высох и сжался в себе, глаза стали ещё меньше и злее, как будто цыган был настолько полон яда, что вылил его на весь мир. Время от времени с необъяснимой ненавистью тот, кто ещё недавно был готов с некоторыми женщинами проводить по три атара за ночь, замахивался шестом на любопытно остановившихся женщин.

Магда отвела взгляд без угрызений совести, с отвращением, и пошла дальше. Она чувствовала на своем затылке взгляд цыгана и была уверена, что он знает, откуда пришло наказание.

От того, чью мать он зарыл под ветки!

В ту ночь в крапиве поджарилась его мужественность, а вместе с ней и молодость лица, сила тела. Пусть кто хочет возьмёт его, она знала, что он больше не нужен Майе.

 

В деревнях, где он проезжал, рассказывали историю о том, как он много пил и теперь как мужчина совсем ослабел, сгорбился, высох, да к тому же его жена, которая долго преклонялась перед ним, наконец, прогнала его. Кое-как цыган перезимовал, скрываясь от недоброжелателей, потом достал замученного медведя, привязал ему на спину барабан и пошёл по деревням. Если бы люди не жалели медведя больше, чем его, их обоих съел бы голод.

Он больше не пьёт, но всё ещё деградирует и стареет на глазах. Некоторые упоминали злые чары, на которые он мог наступить. В этом не было бы ничего удивительного, потому что, куда бы он ни пошёл, говорили, что вызывает дьявола.

 

***

 

Магда размышляла о весне. Её кожа, ранее покрытая красными веснушками, очистилась и подтянулась мягкостью бархата вокруг лица. Её брови изогнулись, веки поднялись так, что глаза залили скулы золотисто-жёлтым сиянием. Рыжие волосы прилились к ней, как трава на солнечном лугу, политом частыми дождями, и упали на шею и грудь. Ту часть молодости и силы, которую однажды ночью через огонь и воду с помощью огненного растения она отобрала у недостойного, она влила в себя, и та расцвела и разлилась, как горный ручей весной.

Она с нетерпением ждала своего отражения. О её красоте заговорили, парни начали флиртовать вокруг неё, пока ничем не примечательной цыганки, шустрой, но бедной и часто попадавшей в неприятности.

Магда ждала Свирача. Она задавалась вопросом, узнает ли он её, осыпанную таким изобилием, и улыбалась от радости, но только изнутри, чтобы вода, над которой она склонялась, не поймала улыбку прекрасных губ и не исказила её в кружении, как что-то своё.

 

Ветры, пересекавшие с разных сторон дом, с северной стороны доносили отдалённое щебетание гармошки. И крапива, воткнутая её рукой в ​​землю по направлению к востоку, откуда слышался звук, упала вниз.

Она знала, что это произойдёт.

Она терпеливо ждала его.

Она будет ждать его гораздо дольше. Магда не боялась потерянного времени. Она познала тайну времени с тех пор, как в детстве упала обнажённой в крапиву и провела ночь в безумии. После этого женщины в семье рассказывали, благодарные за то, что она выздоровела, как Магда возродилась из крапивы. Она проснулась сознанием, о котором никому не рассказала ни тогда, ни потом.

Она даже не скажет об этом тому, кто, как она вышел из крапивы. Если он заметит, что ему, пришедшему из источника огня, не дано знать, поэтому годы начинают искривлять его фигуру или запечатлеваются на его лице, грозя старостью, он легко превратит кого-то вроде Васы, из человека, кто наказан заслуженно, в любимого человека.

Вот почему она терпеливо ждёт. Они вдвоём никуда не торопятся, ведь времени и молодости у них не будет.

Просто чтобы молния не ударила в крапиву, а он в свою не ударил.

 

Перевод с сербского Валерия Сдобнякова