Анатолий АВРУТИН. Белоруссия, Минск. Поэзия. Журнал «Вертикаль. ХХI век» № 95, 2025 г.
Белоруссия, Минск
Анатолий Юрьевич Аврутин. Поэт, стихи
которого давно полюбили читатели как у него на родине в Белоруссии, так и в
России. Переводчик и публицист. Автор многих книг, лауреат самых престижных
литературных премий обеих стран. Имеет государственные награды Республики
Беларусь – медаль и орден Франциска Скорины. Главный редактор журнала «Новая
Немига литературная». Давний друг, автор и член общественно-редакционного
совета журнала «Вертикаль. ХХI век». Живёт
в Минске.
ЖАЛЬ, ЧТО НЕ
С НАМИ ЭТО БЫЛО…
***
Снилось мне, что Рубцов
предлагает сдружиться домами,
Потому что друзья согревают, от горя храня:
«Был бы ты в тот момент…
И, как друг, просто встал между нами…
Может, я бы остыл… И она б не убила меня…»
Он, конечно же прав… Но как быть? Между нами эпоха.
Я бы встал между ними, но время, увы, развело.
Я б дыханье вдохнул в друга после последнего вздоха,
Я бы солнца плеснул, чтоб в зрачки воротилось светло.
Я бы женщине той, что ещё улыбается мило
С той журнальной страницы, где ценится новая ложь,
Хмуро глянув, сказал: «Вы немного остыньте, Людмила,
Научитесь прощать… Он же гений! А вас не поймёшь…»
Может, вправду тогда, чуть остынув, она б отступила?
Может, вправду и он в ситуации той протрезвел.
И вернулась к нему та волшебная силушка-сила,
За которую прежде поэтов вели на расстрел...
Что эпохе пенять? Нынче гениев нет и в помине.
И домами поэты не очень-то любят дружить.
Просто мрак за окном…
Просто чайник всё стынет и стынет…
Просто тоньше и тоньше сознания бледная нить…
***
Запечалюсь, как всегда, в памяти плутая.
Ах, куда же ты, куда, зорька золотая?
Только тени на стене, свет в окошке тлеет…
Заходите же ко мне, кто ходить умеет.
Сядем дружно за столом, свечечку поставим,
Перекрестимся… Потом «пузырёк» раздавим.
Пусть развяжет языки булькающий ворог,
Хоть движенья нелегки, да всё туже ворот.
И пойдём мы вспоминать всё, что прежде было –
Батю в форме, с муфтой – мать, цыганка с кобылой.
Цыганок ты цыганок, шустрый да чернявый,
Помню, лавочку волок – аж хрустят суставы.
Говорили: «Вот подлец!.. Лавка-то чужая…»
Но сверкнула, наконец, зорька золотая.
И при свете золотом всем виднее стало,
Как под вздрогнувшим кустом что-то засияло.
Как, израненный вконец, с мятой сигаретой,
Ёрзал Яшка-не жилец да на лавке этой.
Вместо ног – неровно сбит ящик-деревяшка,
Где была нога – болит, но Герой наш Яшка.
Гладко выбритый всегда и почти не пьяный.
На груди его Звезда, под фуфайкой – раны.
Лавку Яшке приволок, чтоб сподручней было,
Тот чернявый цыганок со своей кобылой.
Смолк извечный разговор о лихом обмане –
Вот тебе и парень-вор, вот тебе цыгане.
Все глядели, кто куда, что сказать, не зная…
Золотила провода зорька золотая.
***
Есенина мёртвым нашли в «Англетере»,
И Ганин с Клычковым пошли под расстрел.
Где мой Гумилёв? К «исключительной мере»
Он приговорён… Неподкупен прицел!
Корнилов с Васильевым сброшены в яму,
У каждого пуля в затылок вошла.
Чьё тело вморожено в лёд? Мандельштама!
Там в смертную глыбу смерзались тела.
Вовек не уйти им от доли таковской:
Поэт? Знать, родился мучения для…
Кричу… Но стреляется вновь Маяковский…
Кричу… У Марины на шее петля.
Наивная мелочь – травить Пастернака,
Ведь он не расстрелян, не сброшен в овраг…
Пускай в Переделкине сдохнет от рака,
И без трибунала понятно, что враг…
Вот так и шагают они по планете –
Чьих не конфискованных строк – на века.
А что властелины? Их в каждом Поэте
Пугает со свежим дыханьем строка.
Уже ведь давно не слагаются оды,
Давно испарился державинский дух…
Коль так – то зачем те поэты народу?
Пусть дохнут в темницах своих развалюх!
А пикнут, всё можно припомнить. И снова,
Среди неотложных общественных дел,
Поставить к стене… Пусть и не Гумилёва –
Поныне ещё неподкупен прицел.
В заплечных делах нету новых секретов,
Бессрочен Указ, хоть столетия мчат:
Травить и расстреливать – только Поэтов,
А все остальные пусть что-то строчат.
***
Помню день рожденья… Мне – четыре.
– Толичек, пойдём, измерим рост…
Родственники в тесненькой квартире
Дружно собрались… И первый тост.
Будто по команде, дружно встали.
Никого чужих, своя семья…
Первый тост: «За вас, товарищ Сталин!»
Сталин – вождь, но как же, как же я?
У кого сегодня день рожденья,
Это кто немножечко подрос,
И кому заветное варенье
Дядя Гриша в баночке принёс?
Вроде мне… А пьют-то за другого,
Третьего июля, в светлый день…
До сих пор обидно, право слово,
До сих пор рассказывать не лень…
Я тогда заплакал не для виду,
Шпроты отодвинул, колбасу…
Думал ли, что детскую обиду
Сквозь года из детства пронесу?
… Нынче снова третий день июля,
Мигом пролетело сколько лет.
Только гости в дом не завернули –
В доме я и сталинский портрет.
Наполняю чарку… На мгновенье
Поднимаюсь… Сгорбленно стою.
Ну, за вас!.. И пью, моля прощенья
За капризность детскую свою.
Возвращаясь в день тот, в те печали,
Вижу, что из женщин и мужчин,
Кто там был, кого там вспоминали,
Только он остался, он один…
КОГДА НА СВЕТЕ НЕ БЫЛО МОСКВЫ…
На земле была одна столица…
Георгий Адамович
Когда на свете не было Москвы,
Творили и Овидий, и Гораций,
Был Древний Рим могуч без декораций,
Хоть были в Риме улочки кривы.
Их сжёг потом неистовый Нерон,
Чтоб в небо вознеслось и стало дымом
Всё то, что называлась Вечным Римом…
Стихом был император увлечён.
Да, увлечён… Хоть строки сквозь века
До нас и не дошли, став только тленом,
Он занимался делом вдохновенным –
Как приговор была его строка.
Хоть не сносить вовеки головы
Поэту, будь он трижды всемогущим…
Но распускались розовые кущи,
Когда на свете не было Москвы.
И Ной стремил убогий свой ковчег
К затопленным вершинам Арарата,
И был Арцах здесь царствием когда-то…
И скифы совершали свой набег.
И грызлись с гладиаторами львы,
И восставал Спартак во время оно,
И высились гробницы фараона,
Когда на свете не было Москвы.
Но мир уже предчувствовал тогда,
На византии всячески распорот,
Что нужен на земле Великий Город:
Все остальные – просто города…
Что нужен город с царственным Кремлём,
С Царь-пушкою, с Василием Блаженным,
Где б русский стих звучал, благословенный,
И барышни всё думали о нём.
Там Пугачёв лишился головы,
Там «Чёрный воронок» мрачнил рассветы…
Но не было б ни мира, ни планеты,
Когда б на свете не было Москвы.
ВОСПОМИНАНИЕ О ГУБНОЙ ГАРМОШКЕ
Чуть рассвело… Не спит столица.
Спешит замасленный народ,
Бежит бегом, в трамваях мчится…
Сегодня дел невпроворот.
Сегодня в домике с крылечком
Скрипит ликующая дверь.
А у меня стучит сердечко,
Хоть папа буркнул: «Не теперь!..»
Как не теперь? Как я умерю
Восторг, что льётся через край,
Когда сосед наш, хлопнув дверью,
Вновь просит жестами: «Сыграй!..»
Он инвалид… И в гимнастёрке
Рукав заправлен в галифе.
Меня он хвалит за четвёрки,
А коль отличник, скажет: «Фэ-э…»
И я играю вдохновенно,
Губная мучится гармонь.
Висит в пристройке белостенной
Совсем ненужная супонь.
А я и нот ещё не знаю,
И пальцем погрозила мать,
Но всё же что-то выдуваю,
Не зная, как здесь выдувать…
Я так стараюсь… И не ною.
Сосед пристроился в траве.
И что-то мечется шальное
В моей лохматой голове…
Потом, в трамвайном перезвоне,
Я и своё словцо вверну,
Что никому я той супони
Под хомутом не затяну…
***
Здесь нет ничего, что б к вершинам вело:
Овраги да спуски.
От чёрного пота влажнеет чело –
Как это по-русски!
А тайную тропку в разливе болот
Попробуй, найди-ка!
Ладонью смахну набегающий пот,
Гляжу, земляника.
И ягоды соком кровянят ладонь,
Где линии узки.
Сорвал две пригоршни? А больше не тронь!
Как это по-русски!
Прижмёшься к шершавой сосновой коре,
Заплачешь, тверёзый.
С твоими сливаясь, ползут на заре
Сосновые слёзы.
Топор натрудился?.. И вновь тишина,
Лишь птица вспорхнула.
Душа растревожена… Вечно одна
Средь вечного гула.
А жизнь пронесётся, моли-не моли,
Устав от нагрузки.
Пустынно душе в одинокой дали…
Как это по-русски!
***
Жизнь всё диктует наивные правила –
Каждому что-то своё.
Мама мне главное право оставила –
Честно дожить за неё.
Нехотя спеют калина с малиною,
Август трясёт дерева.
Мама спешила дорогою длинною –
Мама осталась права.
И золотыми сменяется вёснами
Зимний нахмуренный вид…
Что-то кружит над скрипучими соснами,
Что-то неслышно кружит.
Спешное дело на завтра отложено,
Срок ему вышел вчера…
Пень покорёжен… И жизнь покорёжена,
Но золоты вечера.
Чёрною молнией крона расколота,
Нету в ней жизненных сил…
Так и бредётся– от золота к золоту
И от могил до могил.
Даже в минуту твою величальную,
Хоть ничего не болит,
Вспомнит душа только песню печальную
И зарыдает навзрыд.
***
Подбита, птица с небес упала,
Упала камнем, на ржавый лес,
Но всё же камнем она не стала –
Осталась птицей, упав с небес.
А где-то камень, шутя, швырнули
Туда, где птицы идут в зенит,
И он, летя в межпланетном гуле,
Зачем-то думал, что сам летит…
***
… Слишком мечется хмурая мгла
Над холодным бездоньем вокзала.
Слишком больно смотреть из угла,
Как свеча догорает устало.
Слишком страшно однажды узреть
В голубой глубине зазеркальной
Горькой жизни последнюю треть
С чёрной вспышкой над Родиной дальней.
Слишком страшно увидеть Его,
Сколько б спирта для храбрости не пил…
Лучше просто не знать ничего,
Распадаясь на прах и на пепел.
***
Как страшно быть услышанным, когда
Уже твой голос в сумерках не слышен,
Когда во мгле растаяв без следа,
Ты на стекле кружочка не продышишь.
Когда глаза к Всевышнему воздев,
Тебя даря посмертным пьедесталом,
Гонитель твой читает нараспев
Твою строку, что прежде запрещал он.
И ты, оставшись тенью из теней,
Бессилен помешать, когда, наглея,
Клянётся недруг памятью твоей,
Твой образ вознося до мавзолея.
Когда сидит, рыдая, среди книг,
О вечной славе думая едва ли,
Единственный и верный ученик,
Которого нарочно не позвали…
***
Перед дождем воздух становится влажным,
поэтому слышимость улучшается. Начинает
казаться, будто паровозы гудят к
дождю.
Я целую твой голос
Сквозь знобящую хмурь,
Там, где даль раскололась
На багрец и лазурь.
Где обуглены розы
И черны образа,
Где кричат паровозы –
Значит, скоро гроза.
И в заветные сроки,
Под гуденье вразброд,
Мне твой голос далёкий
Паровоз привезёт.
Я на голос отвечу,
Заперечив судьбе.
И помчится далече
Робкий шёпот к тебе.
И столкнутся над пашней,
Разлетясь на куски,
Женский шёпот вчерашний
И мой шёпот тоски.
Ничего не заметив,
Прогудев наугад,
Мимо – дымом на ветер,
Паровозы промчат.
***
Птица ласково поёт,
Клонится жнивьё…
Молодость своё возьмёт,
А года – своё.
Остановится краса
У скамьи на миг –
Ух, как светятся глаза,
Ух, какой старик…
Он же глянет на красу
Тоже в свой черёд,
И невольную слезу
Со щеки смахнёт.
Пусть ещё хотя б чуть-чуть
Постояла тут
Прежде, чем в счастливый путь
Ноги унесут.
Всё глядел бы, ё-моё,
Поздно… Не твоё.
Молодость возьмёт своё,
А года – своё.
Но пока есть миг… Роса
Серебрит наив.
И глядят глаза в глаза,
Обо всём забыв.
***
Всё то, что было – злой метелью выдуло,
И память шарит прошлое напрасно.
Я и тебя, и красный шарфик выдумал,
Хотя, зачем он нужен – шарфик красный?
А было так… Ты просто шла по ельнику,
Весь дух грибной в подвздошие вбирая,
А я куда-то брёл по понедельнику –
Влачила вдаль душа, ещё лихая.
И что-то просочилось внутрь медвяное,
Незримо подреберье окропило.
Да так, что зашаталась, будто пьяная,
Сосна, что после пустят на стропила.
И закипело рваное и рдяное,
Но рдяного, казалось, было больше,
И что-то отозвалось безымянное
И упорхнуло – к Вильнюсу и Польше.
И где-то вдруг завыл за буераками
Бездомный пёс, не знающий о роке,
И вой смешался с огненными знаками,
Твердящими: «И боги – не пророки…»
И тут явилась ты… Твой шарфик аленький
Слегка багрянил волосы и шею.
И я, седой, давно уже не маленький,
Почувствовал, как медленно немею.
Ты чуть кивнула… И ладонью узкою,
Средь этого неслышимого гула,
Знак подала, прощаясь с трясогузкою,
И та в ответ мгновенно упорхнула.
Ну, вот и всё… Смиренно и покорненько
Побрёл я дальше, раздвигая ельник.
И до безумья не хотелось вторника,
В который перельётся понедельник.
***
Неужто возможно? Конечно, возможно
О чём-то спросить у неё осторожно.
Дождаться ответа, заранее зная,
Что есть между вами искринка сквозная.
Что в эту минуту ей тоже тревожно,
Что хочет спросить у тебя осторожно,
Дождаться ответа, заранее зная,
Что есть между вами искринка сквозная.
Как это зовётся? Я знаю не много,
Когда на двоих и тоска, и тревога,
Душою к душе – через все расстоянья,
Когда совпадают и страсть, и желанья,
Когда не помеха дороги кривые,
Разлука и все пояса часовые.
И даже возможно, конечно, возможно
О чём-то спросить у неё осторожно,
Дождаться ответа, заранее зная,
Что есть между вами искринка сквозная.
***
Стемнело… Смолкла суета.
Неужто быть беде?
Ведь страшно мне порой, когда
Один я в темноте.
И лишь, когда пройдёт испуг,
Пойму под свет седин –
Страшился я того, что вдруг
Во тьме я не один.
***
И был ему голос … И столько печали!
От терпкого слова взрывалась гортань.
Но только в печать этих строчек не взяли,
Редактор от них отмахнулся: «Отстань!..»
И вышел он, белого света не видя,
Дорогу на красный впотьмах перешёл.
Ему козырнули… И к пущей обиде
Инспектор составил на штраф протокол.
Когда же из тела душа упорхнула,
Порылись наследники в папках его.
Квитанция лишь в интернете мелькнула.
А где публикации? Нет ничего…
Ушёл он, в безвестье своё замурован,
На письменный стол покосившись слегка.
И что отыскали? Что был оштрафован…
А вовсе не то, что бессмертна строка…
***
Куда вы спешите? Куда вы, куда вы, куда?
Куда этот поезд? Ведь там не идут поезда…
Там нет светофоров и нету железных дорог,
Там стрелочник старый давно без работы продрог.
Там ржавый вагончик давно завалился в кювет,
Там нет пассажиров, а значит носильщиков нет…
Там робкая память парит над пустынным мостом,
Ни всплеска, ни крика не слышно в просторе пустом.
Туда вам билета на станции не продадут.
Багаж без присмотра оставите – не украдут.
Там нету воришек и нету пропитых бомжей,
Там нету милиции, чтобы прогнать их взашей.
Там нет ничего… Там иссякла в колодце вода…
Зачем вам туда? Так зачем вы спешите туда?
Зачем на ветру распустили остаток волос?
Вы сядете в поезд, а поезд пойдёт под откос.
Лишь вспыхнет в сознанье в одну из последних минут,
Что мчался ваш поезд, куда поезда не идут.
***
Как всё обманчиво и зыбко:
И страсть, что тайно-горяча,
И эта бледная улыбка,
И белый ангел у плеча.
Как всё в стремительном мельканье
Смешалось: музыка и тлен,
И это робкое касанье,
И белизна твоих колен…
Как всё томительно и резко:
Небрежный взгляд из-под ресниц,
Струенье платья, занавеска,
Печаль нечитанных страниц.
О, боже мой! Какая сила
В касанье плеч, в сиянье глаз!..
Жаль, что не с нами это было…
Не в этой жизни… Не сейчас…
БЛАГОДАРЮ…
Зое
За то, что любила, за то, что спасала,
За то, что со мною покоя не знала;
За то, что лечила, себя забывая,
За то, что простила, узнав, что другая
Готова делить со мной славу и ложе…
За то, что страдала: «О, боже! О, боже!»
За то, что прошла со мной вёрсты и зимы,
За то, что глаза твои необходимы;
За то, что со мною ты вместе старела,
За то, что ночами ловила несмело
Дыханье моё через шаткие двери,
Страшась преждевременной горькой потери;
За то, что, винясь за былые ошибки,
Я радуюсь той же наивной улыбке;
За то, что в халатике ходишь, зевая,
За то, что ворчишь… И за то, что живая…
ПОТАЙНАЯ ЛЮБОВЬ
Вглянула… Слегка задрожали ресницы…
Всего на мгновенье… Заметил лишь он –
Который ночами тревожными снится…
Сказал: «Заждались…» И опять в телефон…
Потом подошла с поцелуем хозяйка –
Такому родному – родная жена.
Сказала с улыбкой: «Любимый, подай-ка
Столовый прибор и фужер для вина!»
И гостье в тарелку спеша то и дело
Ещё подложить угощений своих,
Для вида отвлёкшись, глядела, глядела
На тайные взгляды вот этих двоих.
Она же, и взора поднять не решаясь,
Хвалила хозяйку, убранство стола.
За то, что разлучница – внутренне каясь! –
Счастливицей, взгляд его встретив, была.
С вишнёвым вареньицем выпили чая,
Чуток поболтали почти ни о чём…
В передней, неловко пальто надевая,
Родного плеча чуть коснулась плечом…
Простились… И полночью этой бескрылой
Двум женщинам лишней казалась кровать:
– О боже, зачем я туда приходила?
– О боже, неужто влюбился опять?..
***
Милый голос воскреснет
Средь
бессонной ночи.
Научи меня песне,
Научи, научи!
Чтобы в долгой разлуке
Возносились в зенит
Эти робкие руки
И шелковость ланит.
Чтобы слышалось вечно,
Всё бунтуя в крови:
«Всё конечно, конечно…
Кроме этой любви…»
Чтобы вторили снеги,
К нам летя с высоты,
Этой утренней неге,
Где слова – золоты.
Чтобы снова воскресли
Те слова и припев.
Научи меня песне –
Нараспев, нараспев…
Пусть мне снова приснится,
Что приснилось сейчас.
Будет песня светиться
Уголочками глаз.
Чтобы гладили звуки,
Просто так, без вины,
Эти женские руки,
Что ко мне холодны.
Чтоб в предсердии левом
Трепетало сильней:
«Мне б остаться припевом
К вечной песне твоей!..»
***
Приснилось, что карает Бог молчаньем
Всех тех, кто хоть единожды солгал.
И тишина царит над мирозданьем –
Услышан был божественный сигнал.
И ничего окрестностей не будит –
Ни крик, ни стон… Всё тишь да благодать.…
По всей планете молча бродят люди,
Не смеющие голоса подать.
***
Есть строки божественное чудо,
Где прозренье с тайною вдвоём
Всё звучат, как скрипка… Но откуда
В скрипке звук?.. Взломаем – не поймём.
Но идёт сияние такое,
И идёт такая благодать
Вслед за той божественной строкою,
Чью бессмертность смертным не понять.
Комментарии
Отправить комментарий