Душица МИЛАНОВИЧ МАРИКА. ТКАЧЕСТВО. Рассказ. Перевод с сербского Валерия Сдобнякова. Журнал «Вертикаль. ХХI век» № 96, 2025 г.

 

 

Душица Миланович Марика родилась в Сокобане. Окончила отделение сербской литературы и языка на филологическом факультете. Автор романа «Дукат и дикая полынь» и целого ряда книг, вышедших под псевдонимом Стевана Сремак. Обладатель многих литературных премий и наград. Член Ассоциации писателей Сербии и Ассоциации литературных переводчиков Сербии. Её рассказы неоднократно публиковались в журнале «Вертикаль. ХХI век». Живёт в Белграде.

 

ТКАЧЕСТВО

 

Днём Данка работала, говорила, смеялась и с поднятой головой шла навстречу всему, что приносит день, только взгляд держала опущенным, скрывая глаза. Иногда, работая в поле, она вместе с женщинами пела глубоким и тёплым голосом, и он как пламя, мерцал на вершинах окружающих деревьев.

Днём Данка ткала. Она начинала работать с утренним румянцем, чтобы глубоко в ночь, всё ещё бодрствуя, спотыкаться о звёздные следы вокруг ткацкого станка. Когда она стирает и отбеливает бельё, когда готовит обед и замешивает хлеб, когда всё убирает и убирает, она садится за ткацкий станок с прямой сильной спиной и быстрыми руками, и тогда всё остальное перестаёт для неё существовать.

Ночью, когда она ложилась спать, то покрывала плетение толстой бесцветной копреной, чтобы незваные мысли и блуждающие глаза не оскверняли её работу. Узоры были однотонными, по тем же схемам, по которым ткали другие женщины, шерсть окрашивалась в краске с шерстью других ткачей, но работа Данкина отличалась от всех остальных.

Кто бы ни покрывался её «чергой», то либо спал сладким сном новорождённого, прильнувшего к груди матери, либо всю ночь, прижатый свинцовым грузом, задыхался, когда какое-то «море» душило его, а утром он был синеватым или синим в местах, где его кровь «море» выпило. Как кто заслужил.

 

Ночью Данка становилась волчицей. Свернувшись калачиком на своей стороне кровати, она кусала руки, чтобы не выть.

Она так много раз наблюдала, как он спит, шумно дыша, безгрешно откинув голову, иногда даже улыбается во сне и скрипит зубами.

Она старалась не прикасаться к нему какой-либо частью своего волчьего тела, она не могла справиться с криком мести, она вонзила в него зубы и вонзила в него ногти. Она была беспокойна всю ночь, а иногда, когда добавлялась боль, она вставала и выходила на улицу, и под ночным небом снова становилась женщиной, а в постели оставался безмолвный лай.

Она начала вплетать в каждую „чёрную“ мысль о мести.

 

***

 

Она пришла к нему из-за его улыбки, он улыбался, как будто нигде в мире, а не только в его душе, греха нет. И из-за сильных рук, которые обещали ей безопасность и надёжный дом. Он держал кулаки на коленях, как перевёрнутые ласточкины гнёзда. Она догадывалась, что скрывает под ними желания.

Она всё поняла. И поэтому любила его.

Она, молодая и застенчивая, недостаточно много смотрела ему в глаза.

Сначала он целовал ласково, как будто на неё капала роса, пока она не влюбилась в него, а потом держал её ближе к себе, чем рубашку.

После первого года он упомянул бремя ещё не свершившегося плода в её утробе, которого он желал.

Когда прошёл второй бесплодный год, он начал отделяться от неё. Осторожно и не сразу телом, но мысль всякий раз убегала, когда она выпускала его из поля зрения.

Затем он спрятал глаза, потом руки. Она пыталась дать ему свежие нити, в которые вплела свою любовь, страх и печаль, чтобы вернуть его. Ночью она окутала его руки своими волосами и лунным светом, который пронзил окно. Она собирала травы от урожая, от заклинаний, от незабудок, клала в постель, в еду, в воду, которую он пил.

Всё напрасно. Он перестал её целовать. Днём он был таким же, и всё выглядело бы так, как было раньше, если бы он не уходил куда-то всё чаще и чаще. Но ночью он спал рядом с ней, как валунный камень, когда она, неспокойная, крутилась вокруг него. Она скорее душой прониклась, чем почувствовала ядовитый запах другой женщины.

Она спрятала горькие слова глубоко за языком, глаза под повязкой, боль под сердцем, и ждала, когда он вернётся к ней. Но он был настолько отстранён, что, когда она решила пойти за ним, то больше не могла его догнать. Он приходил и уходил, а она оставалась одна.

Данка снова собирала травы. Сварить мужу похлёбку везидушу, чтобы не оставил её, пока не расстанется с душой.

На могиле своей бабушки красиво выглядящая женщина, у которой один глаз зелёный, а другой тёмно-синий, Данка запутала мёртвый узел прядей женских волос, давно собранных и спрятанных с его рубашки. Чтобы и другая никогда не рожала, чтобы её чрево было завязано мёртвым узлом, чтобы она не соблазнила его своим ребёнком.

Если она ещё не увлеклась, а если увлеклась, то чтобы не выносила его.

Похлёбку съел, обесцвеченный узел женских волос, не догадываясь, носил вшитым в шов брюк.

В течение трёх недель одна молодая женщина из деревни в агонии выкинула плод своего чрева.

Он ходил с красными глазами и тяжёлыми мыслями. Данка втайне светилась. Она развязала узел на платке под подбородком и прошла через белизну дня со следом тайного союза на лице и мучениями победы под опущенными ресницами.

 

Среди женщин давно ходили слухи, что Данка, как и её покойная бабушка, водится с нечестивыми силами. Пока они только шушукались, Данька улыбалась, но когда женщины про это намекнули её мужу, и он начал от неё уклоняться, она прокляла их развязанные языки.

В тот вечер он снимал штаны, когда из одного из швов выпал рулон знакомых ему женских волос, заплетённых кровавыми нитками. В мгновение он понял, кто виновен в смерти его не рождённого ребёнка.

"Казуй, сука!“

Кровь хлынула из разбитой губы Данки.

Она шипела ему в лицо ядом своих женских страданий, унижений, мести. Она призналась, не раскаиваясь, во всём, подтвердив своё ужасное намерение. И сказала ему, что именно она своим колдовством вытолкнула его ублюдка из живота его женщины.

После этого всё было полем маков, опьяняющих и потрескавшихся, она парила над ними. Больше ничего не чувствовала, наблюдала, как медленно исчезает свет за горизонтом, пока не погрузилась в самые тёмные бездны своего сознания. В пространства без желаний и боли.

 

***

 

Место, где темно и влажно, как в утробе матери, что-то липкое и холодное проходит через все поры её неподвижного тела. Свитки возвращались ей в глаза, не находя места для полёта. Сквозь них взгляд пробирался в поисках конца или начала, только чтобы коснуться где-то наверху свежей струи лунного света.

Она, свернувшаяся калачиком, не могла выпрямиться, вокруг был только камень, который не позволял пошевелиться. Её тело пронизывал подземный холод.

Она была на дне старого, заброшенного и забытого людьми колодца.

 

Женщины несут свою смерть под левой подмышкой вместе с другими секретами жизни. Пока все остальные секреты не раскроются и не позволят ей выйти. Данка всё ещё держала свои подмышки плотно закрытыми. Это не было её временем уходить.

Как будто остроклювая птица била в её поясницу, в то время как, вонзая ногти в узкие щели между камнями, цепляясь зубами за тонкую нить света, она вытаскивала своё тело из холода колодца. Время, измеренное метрами ужаса, удлинилось до вечности.

Там, на краю старого колодца, грызя от страданий коричневую землю, Данка стала волчицей.

 

В полицейских записях в Б. август 2001 года был зарегистрирован случай Д. К., которую избил муж, бросил в колодец и сообщил о себе, думая, что убил жену.

Женщина выбралась из колодца и пришла домой.

В суде она защищала мужа, требуя, чтобы его оправдали, утверждала, что она сама виновата во всём. Она также сказала, что любит его.

Он был приговорён к двум годам тюремного заключения. Жена его ждала. После выхода из тюрьмы он вернулся домой, они продолжили жить вместе.

 

Она снова любила его своей волчьей природой, которую он пробудил в ней, но также и любовью женщины, которая, кажется, даже не знает себя, если у неё нет человека, чтобы обниматься с ним.

Ночью ей снились рептилии и глубина, которая угрожала поглотить её душу, а затем она искала рукой его шею, через которую шипучая кровь текла, и бормотала, заклинания, чтобы закрыть пути его снов. Чтобы не ушёл от неё мечтой.

Казалось, он никуда не собирался уходить. Походкой тяжёлой и усталой он размял землю. Данка наступила на его ноги своей ногой и спала всё спокойнее, оглушённая свершившимся примирением.

 

Однажды ночью, снова почувствовав запах другой женщины, она вонзила ногти в собственную поясницу.

В одной её руке сверкало лезвие, другой она с ненавистью давила на свой бесплодный живот. Он спал, и она сначала поднесла лезвие к его шее, затем к его ногам, а после прижала к животу. Шея не подходила, его страдания были бы моментом, а её вечностью, его изуродованная нога не помешала бы ему любить другую, а она бы только проложила ему этот путь, так подумала Данка.

И она отрезала свои волосы.

Той ночью она зажгла огонь в корне раздвоенного дерева и сожгла волосы. Пепел собрала и спрятала.

С тех пор Данка прячет в своё плетение мысль о мести. Узоры вызывают восхищение пылающими цветами и страх перед таинственными формами, которые захватывают и захватывают взгляд зрителя в ловушку неотделимости. Никто, кроме неё, не знает, что они представляют, а она не говорит об этом. Она плетёт «корону» для своего мужа. Ночью она окропляет его пеплом сожжённых волос. Когда она закончит, он перестанет заполнять пустые ночи бессильным рычанием.

Внучка красочной женщины плетёт свою месть, которая будет дольше жизни и тяжелее смерти.

Днём Данка была женщиной, а ночью — волчицей. Сейчас она, прежде всего ткач, который держит низко опущенные глаза, днём не отрывает их от работы, ночью скрывает тенью ресниц.

Никто, даже он, ещё не видел, чтобы её глаза стали разноцветными, один зелёный, другой тёмно-синий.

Перевод с сербского Валерия Сдобнякова