Валерий Сдобняков. ПУТЕШЕСТВИЕ ЗА ЗВЁЗДАМИ (Декабрь, 2020 г.). Журнал «Вертикаль. ХХI век» № 67, 2021 г.

  

3 декабря

Неожиданно А.М. Коломиец высоко оценил «ярмарочные» заметки. Сегодня пошёл к нему в Нижегородский государственный архитектурно-строительный университет забрать распечатку с корректорской правкой. Позвал с собой Ирину. Пока она рассматривала камни в витринах геологического музея, Алексей Маркович рассказал такую историю — просто готовый сюжет для нового произведения.

Он стал читать вслух мой текст своей супруге. В какой-то момент она его перебила и вспомнила своё детство в Казани. Мама у неё много работала, поэтому девочка большей частью оказывалась предоставленной сама себе. Для завтрака в классе мама давала кусочек хлеба. Девочка его не съедала. Вернувшись домой, она в форточку влезала в их комнату, что находилась в полуподвале старого дома, оставляла там учебники (училась в первом классе), уходила за речку Казанку к бывшему барскому дому (большое заброшенное строение с колоннами), чтобы встретиться с собакой, которая дружила с девочкой. Они вместе съедали кусочек хлеба, после чего девочка головой ложилась собаке на живот и засыпала. Та в это время терпеливо дожидалась её пробуждения.

К большому горю девочки собака погибла, попав под колёса машины. Это сюжет из ряда тех историй, которые не придумаешь специально. Их можно взять только из прожитой жизни.

В связи с этим вспомнил свою Таню и её тайный «домик» в лесочке, у дороги, недалеко от нашего деревенского дома.

Каждый в детстве должен иметь свою добрую тайну.

 

5 декабря

Третий раз редактируя, прошёл рукопись «рыбалки». Теперь у заметок есть окончательное название, и сами они по содержанию стали читабельнее. Целью написания рассказа (первоначальной) видел изображение навсегда исчезнувших мест моего детства, а в итоге вышло опять о человеческой судьбе, вся же топонимика померкла, ушла на второй план. Или так только кажется?

Осталось отредактировать текст в последний раз. Окончательный вариант «Печаль и радость сердца моего» покажет — справился ли с первоначально поставленной задачей. Но вообще, после сегодняшнего дня, на сердце полегчало, «выстрел» получился не холостым.

Шёл из Союза писателей в приподнятом настроении. Лёд на Оке и Волге начинает устанавливаться. Несколько дней мороза сковали воду льдинами, которые теснятся на фарватере, жмутся к берегам. Если наступят ожидаемые холода — всё на реках замрёт.

А я в мыслях в работе над следующим рассказом.

 

7 декабря

Ночью на 68-м году жизни скончался А.И. Казинцев. С 1981 года он неизменно работал в «Нашем современнике». Совсем немного подробностей удалось узнать в интернете. Валентина Ерофеева написала: «Я не смогла две недели тому назад поехать вместе с вами… в Питер (у меня… болели дети: лежали с такой же температурой, от которой сегодня ночью погибли вы)». Отсюда вывод — причиной смерти стал злополучный вирус.

Почти всякая смерть знакомого человека неожиданна. Тут лишь редкие исключения — глубокая старость, долгая болезнь. Александр Иванович при мне на здоровье никогда не жаловался. Он вёл трезвый образ жизни, не только не пил, но и не курил. Был интеллигентно-доброжелательным, всегда находился в хорошем расположении духа. В наших телефонных разговорах Казинцев неизменно высказывал мне самые добрые свои расположения, говорил: «Всё, что вы пишете, мне очень нравится», и неизменно звал заходить в редакцию «Нашего современника», когда приезжаю в столицу, при этом просил завезти новые выпуски журнала «Вертикаль. XXI век». Время от времени на страницах «НС» он помещал мои статьи и очерки.

Примерно неделю назад я взял со стеллажа книгу Александра Ивановича «Имитаторы. Иллюзия «Великой России»», начал её перелистывать и невольно удивился, взглянув на дату, которая стояла под дарственной надписью автора – ноябрь 2015 года. Даже воскликнул: «Как быстротечно время!».

И совсем непонятно, что вдруг заставило обратиться к этой книге. Как догадываюсь, в эти дни Казинцев уже был терзаем жестокой болезнью.

Он много ездил по стране, участвуя в семинарах молодых, комиссиях по литературным премиям, в литературных праздниках и юбилеях. Именно в подобных поездках мы попервоначалу и встречались — в Алтайском крае и на берегу Белого моря, в Москве и Нижегородской области… Постепенно из предупредительно-вежливых наши отношения перешли в откровенно приязненные. На политические события наши взгляды не всегда совпадали, но мы с интересом выслушивали точки зрения друг друга, не вступая при этом в полемические споры. Хотя наиболее заинтересовался Александр Иванович тем, что я пишу, именно по прочтении моей «политической» книги «В предчувствии Апокалипсиса».

Ушёл из жизни ещё один талантливый русский писатель — критик, публицист, полемист, глубоко образованный человек, бесконечно преданный отечественной литературе. Обрушилась ещё одна вершина из ряда тех, что поднимались во времена СССР, времена ответственного отношения к литературному слову. Увы, нам остаётся только наблюдать, как современная литературная жизнь России превращается в невзрачное плоскогорье.

Прощайте, дорогой Александр Иванович. Пусть успокоится ваша душа там, за пределом.

 

8 декабря

А.В. Мюрисеп прислал видео с чтением  В.В. Никитина рассказа «Говорящее дерево». Создал композицию видеоряда из подобранных фотографий А. Жирнов. Получилось, на мой взгляд, что-то невероятно красивое и полностью совпадающее с содержанием рассказа. А подобранные Алексеем звуки леса (пение птиц), музыка из произведений Владислава Золотарёва отсылают зрителей к душевному расположению героя повествования, авторскому переживанию.

Какую же искреннюю радость доставила эта работа! Вижу, что труд в создание композиции вложен большой. Всё произошло под руководством (он же и договаривался о создании этой работы) Александра Васильевича. Потому и ощущается во всём точный режиссёрский расчёт, чувство меры, такта. И чтение рассказа Валерием Васильевичем зазвучало по-особенному проникновенно, с полным интонационным попаданием.

Какой большой и вдумчивый труд талантливых людей ощущается в этой композиции. За последнее время, которое, кроме разочарований, ничего не приносило, вдруг такой творческий подарок. И стало будто бы легче дышать в этом сгустившемся мраке провинциального невежества.

Давно не испытывал такого удовлетворения от «публикации». Без ложной скромности могу заметить: и выход новых книг, и публикации в журналах воспринимаются теперь мною как окончание задуманной работы, логическое завершение её — не более. И получение очередной награды или иного знака признания моих трудов — как нечто естественное (а неполучение не огорчает, лишь портит настроение на короткий час). Тут же радость, подобно которой испытывал когда-то давно-давно, при появлении первых своих публикаций в печати. Уже не верилось, что нечто подобное смогу пережить ещё раз. Но случилось с появлением этой работы по «Говорящему дереву».

 

11 декабря

В США сопоставили потери от ковида с жертвами американцев во Второй Мировой войне. В первом случае умерших на этот день 292098 человек. Во время войны потери убитыми — 291557 солдат и офицеров. Ещё 113842 военных умерли не во время боевых действий.

В этом сопоставлении интересно то, что с такими потерями во Второй Мировой американцы искренне уверены, что и немецкие, и японские войска разгромили исключительно они.

 

Андрей Альпидовский создал дополнительно к блогу наш видеоканал, разместив там файл с «Говорящим деревом». Теперь есть ресурс, на котором будет выставлен весь «звуковой» «Колька» в исполнении В.В. Никитина.

 

22 декабря

В повести «Без дороги» Викентия Викентьевича Вересаева главный герой в дневнике делает такую запись:

«Литература тщательно оплёвывала в прошлом всё светлое и сильное, но оплёвывала наивно, сама того не замечая, воображая, что выдерживает какие-то «заветы», прежнее чистое знамя в её руках давно уже обратилось в грязную тряпку, а она с гордостью несла эту опозоренную ею святыню и звала к ней читателя; с мёртвым сердцем, без огня и без веры, говорила она что-то, чему никто не верил…

Я с пристальным вниманием следил за всеми этими переменами; обидно становилось за человека, так покорно и бессознательно идущего туда, куда его гонит время».

Напомню, что цитируемое произведение написано автором в 1892-1894 годах, когда он учился на медицинском факультете Дерптского университета.

Прочитав этот отрывок, невозможно не удивиться, а пожалуй и воскликнуть: «Да не в прошлом всё это, а существует теперь, в нынешнее время. Как с конечного периода перестройки началось, так по сию пору и не может остановиться».

Из нигилистического состояния русская литература с муками вырвалась к тридцатым годам двадцатого века, чтобы к середине его стать подлинной владетельницей дум народа. Но, не удержавшись на высоте, опять рухнула в пучину «тщательного оплёвывания всего святого и сильного», уже в 70-е годы. В этом существует до сих пор её не разгаданный феномен. Не могу вспомнить подобного примера во всей остальной мировой литературе. А у нас в каждом века были писатели, которые столь рьяно ненавидели собственную страну, что ни одному истинному врагу России это и не снилось.

Но и здесь основа написания подобных книг может лежать совсем не там, где может показаться на первый взгляд, не на поверхности.

За прошедший год я достаточно почитал переводных романов — Оноре Бальзака, Ромена Роллана, Вильяма Сарояна, Синклера Льюиса… Если же оглянуться на более дальний период, то опыт в этом вопросе у меня совершенно точно не маленький. И что же я из него извлёк?

Проблема нравственных вопросов в западной литературе в основном сводится к «внешнему» их проявлению. Один герой нечестен (украл деньги, обманул невесту, интригой завладел чужим имуществом, наветом разрушил служебную карьеру своему бывшему другу…), другой в поступках — полная противоположность ему. В духовную глубину происхождения этих поступков авторы чаще всего не погружаются, эту тему не разрабатывают. (Это моё высказывание звучит категорично, но я сознательно делаю его упрощённым, чтобы уж совсем не погрязнуть в примерах и деталях. Тут главное общее состояние, а не попытки отдельных авторов, например, Томаса Манна, в которых к тому же без всякого труда со стороны читателя виден «русский след», влияние русской литературы на их творчество.)

Русской литературе, напротив, в первую очередь присуще это погружение. Потому у В.В. Вересаева в повести «Два конца» (да и в других) переплётный подмастерье Андрей Иванович Колосов буквально на пороге своей смерти пытается разгадать загадку дарованной ему свыше жизни. Быт, условия работы Колосова ужасны. Отношение к супруге и дочери зверские. Но и сквозь это нечеловеческое состояние из глубины души его вырывается именно человек, главный вопрос для которого — в чём смысл жизни?

В поисках ответа на этот вопрос Андрей Иванович не идёт  на компромиссы с совестью, обрекает на голод и нищету семью, отказывается работать у хозяина… Иными словами — ставит эксперимент над своей судьбой.

Герой Синклера Льюиса Мартин Эроусмит тоже ставит эксперимент подобным образом. Но тут не встаёт вопрос жизни и смерти, а лишь свободы научного творчества. Любовь, быт, карьера — всё происходит, находится как бы на одной плоскости, не пробиваемой далее в глубину духовных исканий.

 

27 декабря           

Прислали второй рассказ из «Кольки»: «Тропинка из детства». Выполнен в прежней стилистике — музыка, видеооформление, звуковой ряд. Неужели и правда всё будет доведено до конца?

Большая работа ещё впереди, большая.

До главных рассказов нужно пройти через подготовительные — и не соскучиться, не разочароваться.

 

29 декабря           

Ну вот и ещё одна горькая весть — не стало Анатолия Ивановича Пафнутьева.

Не так давно он позвонил из областной больницы, сообщил, что  у него коронавирус, но чувствует себя неплохо. Спустя несколько дней попытался ему перезвонить, но Анатолий Иванович не ответил. С этого времени поселилось во мне беспокойство. Когда я сам лежал в больнице, он звонил, говорил, как я ему нужен, что написал новые литературные заметки для «Вертикали. ХХI век». Это издание  определило всю его писательскую судьбу.

Без всякого преувеличения это именно так. И если стихи (которые я большей частью не принимал) он самостоятельно издал несколькими книжками, которые где-то растерялись среди знакомых и случайных людей, то литературно-критические заметки (привлекали самостоятельностью оценок автора, его знаниями и начитанностью) публиковались только в моём журнале, и теперь уже остались в истории русской литературы навсегда. Какое они в ней займут место — это другой вопрос. Но то, что сейчас они не потерялись во время их создания, написания — это неоспоримый факт.

Летом 2011 года у себя в деревне я написал небольшой текст, посвящённый Пафнутьеву. Подарил его Анатолию Ивановичу. Тот прочитал и попросил опубликовать статью после его смерти. Вот и подошёл срок. Теперь этот текст я публикую как прощальное слово с дорогим для меня человеком.

Ведь я давно замечал — дружба дружбе рознь. Некоторые добрые отношения складываются между людьми из взаимной человеческой симпатии. Бывает, они становятся дружескими «по убеждению», из-за единомыслия политического, религиозного, эстетического, нравственного. Реже, но такие отношения возникают между теми, кто просто на протяжении многих лет знаком друг с другом. Но по моим наблюдениям такая дружба не прочная. Стоит людям потерять друг друга из вида, и она как-то сама собой заканчивается, угасает.

Но бывает удивительная, Богом данная дружба. Именно такой наградила меня судьба, когда я встретился с Анатолием Ивановичем Пафнутьевым. Это человек не простой судьбы. Ещё ребенком во время Великой Отечественной войны он оказался на оккупированной  немцами территории. Те давние впечатления затем войдут в его стихи — горькие, тяжёлые своей памятью. Затем, после войны, после окончания школы будет учеба на юридическом факультете Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова. Там же закончит аспирантуру, станет кандидатом юридических наук.

Но жизнь сложна и не только многорадостна, но и многотрудна. И трудности эти чаще всего создаём для себя мы сами. Потрудился на этом последнем поприще и Анатолий Иванович. Помучил себя, потерзал. Но как знать, не была ли изначально приготовлена ему такая судьба, чтобы пройдя через все испытания — вольные и невольные — наконец, так просто, с такой ясностью и открытостью полюбить это великое, неведомо за какие такие подвиги нам данное, — жизнь.

Отсюда и стихи. В них каждый это свое восхищение перед жизнью выражает как может — в меру Богом данного таланта, данных способностей. Но это почти всегда (если пишется о любви, о прожитом, о близких и родных) искренний душевный порыв. Так и нужно к нему относиться. Потому что, сколько я за свою жизнь прочитал правильных, умело сделанных стихов — ни счесть. Но ничего, кроме скуки, в душе моей они не вызывали. Потому что строчки их авторами были «сделаны», а не пережиты, не выстраданы, не исповедальны перед самими собой.

Всю свою сознательную жизнь Анатолий Иванович Пафнутьев писал стихи. Писал, как умел, как подсказывало ему сердце. И это хорошо. Я же больше люблю его прозу. Его вольные свободные размышления о поэзии, вообще о литературе, об отдельных произведениях. Здесь явно мы имеем дело с неким феноменом, для меня самого до сих пор не объяснимым. Пафнутьев свои заметки, эссе, зарисовки писал настолько свободно, без всякой оглядки назад, на прошлые высказывания не только современников, но и классиков, что будто до него не было в русской литературе ни Аксаковых, ни Белинского, ни, наконец, Кожинова. Удивительная творческая свобода, подкреплённая большими знаниями, серьёзной работой интеллекта.

Выводы Пафнутьева бывали парадоксальными, не совпадающими с уже давно установившимися мнениями, но всегда интересными. И это не только мое мнение, но и мнение многих читателей журнала «Вертикаль. XXI век», на страницах которого многие из заметок цикла «Мой дневник» были опубликованы.

Анатолий Иванович был моим другом, и я этим горжусь. Своё доброе, жертвенное отношение ко мне он не единожды доказывал не только словом, но, и это самое главное, делом. Он был терпеливым и умеющим прощать (много прощать!) человеком. Он оказывался способным любить близкого именно из-за того, что он близкий и может нуждаться в его, Пафнутьева, сочувствии, помощи,  защите. Едва ли это чувство оказалось в нём из вновь приобретённых. Вернее всего, корни его хранятся в глубине веков, в жизни его предков.

В прошлые годы, когда он мог всё разрушить, всё потерять, вплоть до самой жизни, я думаю, что именно это чувство его сохранило, дало возможность увидеть, как выросла его дочь, как он нужен тем, с кем когда-то свела его судьба.

Мы познакомились с Пафнутьевым не так давно — может быть, пятнадцать лет назад или немногим больше, а мне кажется, что знал его всю жизнь.

Тогда он пришёл ко мне в редакцию с бутылкой коньяка и со сборником стихов «Здесь все замешено на солнце». Стихи мне мало понравились, да и как человек с незаурядными нравственными данными Анатолий Иванович открылся мне не сразу, а гораздо позже, когда через довольно большой промежуток времени он вновь пришёл, но уже с новыми стихами. Мы более заинтересованно друг в друге, более доверительно поговорили. И рождённое в ту вторую нашу встречу чувство глубокой человеческой симпатии к собеседнику уже не покидало меня никогда. Несмотря на неуступчивость и взрывность его характера, несмотря даже  на  его категоричность в суждениях и оценках, с  которыми очень часто я никак не мог согласиться. Порой это приводило нас к резким, раздражительным размолвкам. Мы почти ссорились. Но жить без общения друг с другом уже не могли, и потому, прощая друг другу излишнюю вспыльчивость, с душевной радостью вновь шли навстречу друг другу, мирились.

Со временем я несколько изменил своё мнение и по отношению к некоторым стихам поэта, я их более почувствовал, понял мотивацию их написания, понял суть их замысла и о чём он в них хотел поведать миру. Ведь стихи Пафнутьева тоже откровенны, доверительны. Это только надо услышать сквозь нагромождение грубоватых рифм и тяжеловесных образных сравнений.

При чтении стихов Анатолия Ивановича может создаться впечатление, что ему трудно даётся «укрощение слова». Но вот он начал писать новую книгу, кажется, даже немного с моей подачи, которую в итоге мы назвали «Литературная мозаика», и куда только эта скованность высказанного слова делась. Свои литературные наблюдения, размышления о прочитанном как у классиков, так и у современников Пафнутьев облекал в форму дневниковой записи — лаконичную, краткую, ёмкую.  Но чтобы такой она получилась, необходимо было иметь громадный багаж знаний. Многое (и не единожды!) не только прочитать, но и осмыслить, «переварить» в своём сознании, исходя из собственного опыта, собственных представлений о затрагиваемом вопросе.

Об одной из своих книг Пафнутьев написал такие строки (это короткое стихотворение стоит в завершении сборника стихов «Девочка в марте»), как мне кажется, многое объясняющие вообще в творчестве поэта, в его отношении к своему литературному труду.

Об этой книге

Она — и камень на развилке,

     Путь, объясняющий в пределы,

  И та тростинка на могилке,

  Что вдруг запела.

 

Для него творчество — это было всё многообразное и многотрудное пространство бытия. Так он к нему относился и с такой меркой подходил. И это замечательно, потому что честно. Это исключает лукавство в написании произведений, приспособлении их в угоду чьим-либо вкусам  и пристрастиям.

Конечно, повторюсь, я пишу эти строки не с холодным сердцем. Мне не безразлична память дорогого для меня человека. И я спешу высказать о нем самые добрые слова. Я хочу, чтобы он там, за пределом, знал как дорог для меня, как я безмерно ценил его дружбу, его доброту и отзывчивость, заинтересованность в моей судьбе. Я знал — если бы мне нужна была его помощь, то всегда мог попросить о ней, и Анатолий Иванович оказывался бы среди первых, кто бы откликнулся на мой зов.

Так как же мне не благодарить его за все, что когда-то связывало нас.

Одно из самых запоминающихся для меня выражений Пафнутьева (когда ему что-то очень нравилось): «У меня душа плачет». Замечательное человеческое ощущение, замечательные слова. Так вот, мой дорогой друг. Когда я пишу эти строки, то у меня тоже «душа плачет» от доброго чувства к тебе.

Плачет от радости, что встреча наша на неведомых дорогах судеб состоялась.

И от горя, что сегодня я навсегда тебя потерял…

 

30 декабря

В Союзе писателей встретился с несколькими своими доброжелателями. И даже тут не обошлось без недобрых вестей. Оказывается, не так давно умер всё от того же злосчастного вируса не постоянный, но всё-таки автор нашего журнала, филолог и краевед Е.Н. Позднин. Около двух лет назад, когда у Евгения Николаевича вышла книга (вторая в его научной биографии) «Жизнь и судьба Василия Каширина и внука его Алёши», он сначала пришёл и подарил её мне, а затем занёс заявление и прочие документы для приёма в члены Союза писателей России.

Я не обещал Позднину скорого рассмотрения  его дела. Теперь же достал из стопки бумаг его биографию, библиографию, рекомендации, перечитал…

Евгений Николаевич в общении был человеком непростым, чрезвычайно увлечённым собственными идеями, зачастую странными, не находящих никаких документальных подтверждений, но буквально иначе трактующих не только какие-то исторические события, но и само появление жизни на Земле. Он был непоколебимо убеждён, что семья Николая II не была расстреляна большевиками, а вывезена ими за границу. Когда я спрашивал, на чём его убеждения основываются, он таинственно замолкал и только твердил одно: «Есть тому доказательства… есть». Возможно, и есть, но сам он их не приводил. Это ему «подсказывало» чутьё историка-исследователя, «архивного червя».

Но были у него и любопытные литературоведческо-исторические статьи, захватывающие читателя неординарностью раскрытия заявленной темы. Перо его было лёгким, работы читаются и сейчас как некий литературно-краеведческий детектив.

Ощущалась во внешнем виде Евгения Николаевича какая-то житейская неустроенность, в психологии — надломленность, колючесть, готовность при необходимости резко ответить. Но это не значит, что он сам провоцировал конфликт. Нет, он говорил тихим и спокойным голосом, уверенным и при его небольшом росте это выглядело естественно, гармонично.

В своей рекомендации для вступления в СП учитель Позднина, старейший нижегородский профессор-филолог И.К. Кузьмичёв особо отмечал: «…защитил кандидатскую диссертацию в Институте Мировой литературы им. М. Горького в Москве в секторе, возглавляемом А.И. Овчаренко. После окончания вуза и аспирантуры его жизнь усложнилась семейными обстоятельствами и болезнью…»

Пожалуй, именно после этой фразы я решил перечитать «Биографическую справку», написанную самим Евгением Николаевичем и сделать выписки из неё.

«…родился 18 ноября 1943 года и вырос на Волге, которая стала моей духовной матерью, в одной из главных её судоремонтных баз с самым громким на её берегах названием «Парижская Коммуна»… Родился в семье фронтовика… вернувшегося с Ленинградского фронта без ноги. Мать моя… в межнавигационный период работала на караванке по охране зимовавших судов, а летом — в заводской проходной.

Где-то через пару лет отец оставил нас с матерью, а сам уехал в Шаву, где у него был собственный дом, и обзавёлся там новой семьёй… В 1958 году отец погиб от рук бандитов, проверявших его сети…

После 9-го класса (в 1960 году) я поступил учиться в Горьковское речное училище имени И.П. Кулибина на судомеханическое отделение, но в 1963 году ушёл из него по той причине, что «власовец» Н.С. Хрущев пустил под нож самую мощную в мире Советскую Армию. Под её сокращение попала и военная кафедра ГРУ, готовившая из нас, курсантов, мичманов для ВМФ, а я мечтал стать моряком.

Наступил переломный момент в моей жизни.

Во-первых, я решил сменить свою отцовскую фамилию на материнскую. Во-вторых, — закончить десятилетку и поступить в самый престижный вуз СССР, каким являлся МФТИ, в который поступила учиться моя девушка.

Вернувшись домой, я закончил затонскую вечернюю школу рабочей молодёжи… в МФТИ я не попал, а девушка моя вышла вскоре замуж за сына генерала.

Каждую весну я уходил в плавание то рулевым, то мотористом, то матросом, то кочегаром. В межнавигационный период работал на заводе слесарем, разметчиком, сверловщиком, конструктором, инструктором по физкультуре… Пытался поступать учиться в МГУ, ГИТИС, Ленинградское Нахимовское училище. Дважды ездил по комсомольским путёвкам в Сибирь: в Омск – на электрификацию Великой Сибирской железнодорожной магистрали, в Красноярск — на строительство Ленинского Мемориального комплекса в селе Шушинское, где работал плотником… Собирал 10-й юбилейный Целинный урожай в Казахстанской степи в должности помощника комбайнёра.

С детства, мной овладела неистовая тяга к литературному творчеству. Начинал, разумеется, со стихов… писал статьи и фельетоны для газет, рассказы и повести в толстые журналы, которые успеха не имели.

Тогда, на 35-м году жизни, я поступил учиться на вечернее отделение историко-филологического факультета Горьковского университета… и окончил его в 1983 году с красным дипломом… В 1987 году меня взяли на работу на кафедру Советская литература Горьковского университета и приняли в заочную аспирантуру… Её я окончил в 1992-м году, а на следующий год защитил кандидатскую диссертацию по теме «Документальная основа повести М. Горького «Мои университеты». К научной биографии писателя».

После того, как с приходом к власти в нашей стране «демократов» в универсе начался бардак, а кафедра моя была переименована, я подал заявление об уходе из университета. Случилось это в мае 1995 года, а в декабре следующего меня шарахнул трансмуральный инфаркт. С тех пор нахожусь на инвалидности.

Такая вот получилась история с моей биографией…»

Под подписью стояла аккуратно, старательно чёрной ручкой выведенная дата: 12.01.2019.

Вот так узнаёшь чужие биографии, да к тому же уже завершённые, и невольно задаёшься вопросом: что это было — борьба за выживание или нечто иное, для чего  точного определения мы пока не изобрели, не придумали.

Но всех одинаково жалко — и правых, и виноватых, и равнодушно стоявших в стороне — когда их земной срок внезапно прерывается, как у неординарного искателя правды, исследователя русской литературы и истории Евгения Николаевича Позднина, всего четыре статьи опубликовавшего на страницах журнала «Вертикаль. ХХI век».

 

31 декабря

Вот и подошёл к своему завершению год, который начинался надеждами и ожиданиями, а в итоге стал годом испытаний и разочарований.